Александр Абердин - Провалившийся в прошлое
Глава 2
Да… попал в прошлое так попал…
Митяй всю ночь слышал, как в лесу кто-то злобно рычал, но не очень-то обращал на это внимание, хотя и просыпался пару раз от очень уж громкого рыканья. Крафт, видимо, глядя на него, тоже не спешил поддаваться на провокации местной хищной живности. Во всяком случае, близко к машине ни один зверь не подходил, а потому Митяю не пришлось брать в руки «ремингтон». Утром он проснулся от того, что в кабину «Шишиги» заглянуло солнце. Митяй приподнялся на локте, посмотрел на чистые голубые воды Пшехи и грязно выругался со всей страстью и нахлынувшими на него обидой, разочарованием, возмущением и гневом. Причём очень громко и витиевато. Крафт, прекрасно понимая, что все эти матерные слова к нему не относятся, на всякий случай накрыл морду лапой и лишь слегка прядал ушами, когда Митяй ругался особенно громко. Наконец хозяин открыл ногой одну дверцу машины, рукой вторую, сбросил на траву кроссовки с заткнутыми в них носками и выбрался из кабины. Минувшая ночь была тёплой, солнышко, несмотря на раннее утро, уже припекало вовсю, а потому день обещал быть жарким.
Повздыхав ещё немного, Митяй полез в будку за канистрами с водой и принялся умываться. Бриться не имело никакого смысла. Кого волнует его небритая физиономия в каменном веке? Умывшись и почистив зубы пальцем, выдавив на него миллиметра три зубной пасты, зубные щётки, хотя он и прихватил их на кордон целых три упаковки по двадцать пять штук в каждой, следовало теперь экономить, как и зубную пасту. Да и туалетная бумага, её он взял со склада целых четыре большие коробки, для него внезапно приобрела особенную ценность. Впрочем, как и всё остальное, кроме двух сотовых телефонов и радиоприёмника, совершенно бесполезных в прошлом, а потому Митяй решил с первого же дня ничего не расходовать зря и обходиться только тем, что найдёт у себя над головой
Μили под ногами. Самой ценной ему сразу же показалась соль, которой он взял много, сто пачек поваренной и ещё двести пятьдесят килограммов лизунца, чтобы приваживать к кордону оленей. «Хрен вам теперь, а не соль-лизунец, перебьётесь!» – смеясь, решил он, закручивая тюбик с зубной пастой. Вместе с оконным стеклом и различными металлами, сталью, латунью и бронзой, дефицитом было буквально всё.
Впрочем, он знал, как можно легко, раз и навсегда решить проблему с солью. Уж если нефть была на том же месте, что и в двадцать первом веке, и её тут было просто до фигища, то за солью он со временем как-нибудь смотается на Чёрное море, а в нём её черпать не вычерпать. Вряд ли в районе Абинска ледник преградит к нему путь, так что пусть и по бездорожью, а он туда проедет. Впрочем, соль ведь имелась и гораздо ближе, и, скорее всего, там её даже не нужно было выпаривать. Пока что ему следовало позавтракать, желательно включив в рацион местные продукты, а самым любимым деликатесом для Митяя всегда была форель. Судя по всему, её в Пшехе водилось навалом. Во всяком случае, ещё вчера вечером он видел, как форель носилась в реке как очумелая. Причём крупная. Поэтому он достал из будки большое пластиковое корыто, разделочную доску и ведёрко, в которое положил два ножа и деревянную колотушку для отбивания мяса. Радостно улыбаясь, Митяй извлёк из оружейного шкафчика тубус с новеньким, ещё ни разу не заброшенным спиннингом и коробку с блёснами. В верховьях Пшехахи, где за хребтом Нагой-Чук находился кордон Дальний, он собирался вволю половить форели. Её там водилось много. Собрав всё, он позвал Крафта и пошёл к реке. Судя по цвету воды, глубина Пшехи в каменном веке была не менее четырёх-пяти метров, а ширина – больше ста. Ландшафт окрест был всё-таки повыше, чем в двадцать первом столетии. Оно и ясно, ведь его ещё не прибило дождями и он не скукожился от ветров и старости.
Митяй не спеша выбрал из трёх дюжин блёсен меппс «Комета блэк фьюри», пятиграммовую вращающуюся блесну чёрного цвета с самым большим тройником. Мелочь форели его не интересовала. Ему хотелось поймать парочку крупных рыбин, зажарить их и немедленно слопать на пару с Крафтом. В своём японском углепластиковом спиннинге «Шимано катана» тяжёлого класса он был уверен на все сто процентов, как и в сверхпрочной плетёной леске и мощной катушке. Такой снастью он смог бы вытащить из Пшехи даже нильского крокодила. Расположившись на берегу поудобнее, Митяй забросил блесну в реку метров на двадцать пять и принялся довольно бездумно крутить катушку, за что чуть было не поплатился. Форель клюнула с такой бешеной силищей, что он действительно подумал, будто в его «Чёрную фурию» вцепился если не нильский крокодил, то точно акула. По всей видимости, форель в это утро очень хотела есть, но совершенно не желала становиться завтраком для него и Крафта. На этот счёт у Митяя имелось своё собственное мнение, и он принялся вытягивать рыбину из воды, а когда та повисла над быстрым течением, то даже не постеснялся ахнуть от удивления:
– Ни фига себе рыбина!
Крафт весело тявкнул в ответ, и Митяй рывком выбросил форель длиной почти в его руку на траву. Снимая её с крючка, он покрутил головой. На первый взгляд это была самая обычная радужная форель, по-умному – Oncorhynchus mykiss, вот только её размеры очень уж поразили его. Он не поленился сначала измерить рыбину рулеткой, вышло семьдесят шесть сантиметров, а потом, треснув форель по чайнику колотушкой раз пять, чтобы та успокоилась, взвесил её. Рыбёшка потянула на двенадцать килограммов, но он видел вчера экземпляры и побольше. Посмотрев на облизывающегося Крафта, Митяй улыбнулся и снова направился к берегу. Второй заброс оказался столь же удачным, но форель рванула на этот раз уже чуть ли не вдвое мощнее, а когда он вытащил её из реки, то и вовсе обомлел. Эта рыбина имела в длину один метр четырнадцать сантиметров, весила двадцать один килограмм, но ему попалась уже не радужная, а ручейная форель, Salmo trutta, что он, как выпускник биофака, определил чисто механически, почти рефлекторно, хотя добрую половину латинских терминов из определителя Карла Линнея уже позабыл.
Золотисто-рыжеватая рыбина с красными пятнышками и хищно выгнутой нижней челюстью поразила Митяя ещё тем, что в её пасти намертво застрял большой костяной крючок с обрывком лески, сплетённой из человеческих волос, причём светло-русых. В университете он изучал, в числе всего прочего, палеоботанику и палеозоологию, а вместе с ними ещё и палеонтологию и потому немного представлял себе, что такое каменный век со всеми его кремнёвыми делами и толстомясыми мадоннами. Наморщив лоб, он принялся натужно вспоминать культуру каменного века и пришёл к выводу, что этот изящный костяной рыболовный крючок длиной в четыре сантиметра более всего походит на костяные крючки эпохи солютре, датируемой пятнадцатью, восемнадцатью тысячелетиями до Рождества Христова, хотя кто его знает точно. Солютре – это ведь Франция, а тут Россия, то есть Северный Кавказ. Митяй поскрёб костяным крючком макушку и невольно пробормотал вполголоса:
