Уилбур Смит - Ярость
– В последний момент я пригласила Бродхерстов.
– О Боже, – простонал Шаса.
– Хочу, чтобы в виде исключения за столом был интересный, острый разговор, не только о лошадях, охоте и делах.
– В прошлый раз острый разговор с Молли Бродхерст привел к тому, что ужин закончился еще до девяти. – Шаса взглянул на часы. – Думаю, пора переодеться.
– Папа, а покорми меня! – крикнула Изабелла из детской за кухней.
– Ты уже большая девочка, мой ангел, – ответил он. – Надо научиться есть самой.
– Я могу сама, просто мне больше нравится, когда ты меня кормишь. Ну пожалуйста, папа, прошу триллион раз!
– Триллион? – переспросил Шаса. – Меня просят триллион раз? А ты знаешь, сколько это?
Но все равно пошел на ее призыв.
– Ты ее избалуешь, – сказала Тара. – Она становится невозможной.
– Знаю, – ответил Шаса. – Ты все время это говоришь.
Пока цветной лакей выкладывал смокинг и вставлял в манжеты рубашки платиновые с серебром запонки, Шаса быстро побрился. Несмотря на яростные протесты Тары, он всегда переодевался к ужину.
– Это так старомодно и консервативно.
– Зато цивилизованно, – возражал он.
Одевшись, он прошел по широкому коридору, устланному восточными коврами и увешанному акварелями Томаса Бейнса [8], постучал в дверь Тары, услышал «Войдите!» и вошел.
Когда Тара носила Изабеллу, она переселилась сюда, да здесь и осталась. В прошлом году она сменила обстановку комнаты – убрала бархатные занавеси и мебель в стиле Георга Второго и Людовика Четырнадцатого, кумские шелковые ковры и великолепные картины маслом кисти Де Йонга и Ноде [9], соскребла тканые обои со стен и золотую патину с желтых половиц, так что они теперь выглядели совсем незатейливо.
Стены теперь были совершенно белые, с единственной огромной картиной напротив кровати; это было чудовищное нагромождение геометрических фигур и цветных пятен в духе Миро, исполненное неизвестным студентом школы искусств Кейптаунского университета и не имеющее никакой ценности. По мнению Шасы, картинам надлежало служить приятным украшением и одновременно быть хорошим вложением денег. Картина Тары не отвечала ни одному из этих требований.
Мебель для своего будуара Тара выбрала прямоугольных форм из стекла и нержавеющей стали, и ее было очень мало. Край кровати проходил почти вровень с голым полом.
– Это шведский стиль, – объяснила Тара.
– Отправь ее назад в Швецию, – посоветовал Шаса.
Теперь он сел на стальной стул и закурил сигарету. Тара нахмурилась, глядя в зеркало.
– Прости. – Шаса встал и выбросил сигарету в окно. – После ужина я буду долго работать, – он снова повернулся к жене, – и хочу предупредить тебя, что завтра днем лечу в Йохбург и буду отсутствовать несколько дней. Возможно, пять или шесть.
– Отлично.
Она выпятила губы, чтобы покраситься светло-лиловой помадой, которую Шаса ненавидел.
– Еще одно, Тара. Банк лорда Литтлтона готов предоставить нам кредит на развитие золотоносных полей в Свободной Оранжевой республике. Я сочту личным одолжением, если вы с Молли не станете размахивать перед ним своими черными шарфами и развлекать толпу веселыми рассказами о несправедливости белых и о кровавой черной революции.
– Я не могу поручиться за Молли, но сама обещаю быть паинькой.
– Почему бы тебе сегодня не надеть бриллианты? – сменил он тему. – Ты в них так хороша.
С тех пор как Тара присоединилась к движению «Черный шарф», она ни разу не надевала бриллианты с шахты Х’ани. В них она чувствовала себя Марией-Антуанеттой.
– Не сегодня, – ответила она. – Они слишком кричащие, а у нас всего-навсего скромный семейный ужин.
Она пуховкой напудрила нос и посмотрела на Шасу в зеркало.
– Почему бы тебе не спуститься, дорогой? Твой драгоценный лорд Литтлтон прибудет с минуты на минуту.
– Сначала хочу укрыть Беллу.
Он подошел и встал за ней.
Они серьезно смотрели друг на друга в зеркале.
– Что с нами случилось, Тара? – тихо спросил он.
– Не понимаю, о чем ты, дорогой, – ответила она, но опустила глаза и принялась старательно поправлять платье.
– Увидимся внизу, – сказал Шаса. – Не задерживайся и поухаживай за Литтлтоном. Он важен для меня и любит красивых женщин.
После того как он закрыл за собой дверь, Тара несколько мгновений смотрела на нее, потом вслух повторила его вопрос:
– Что с нами случилось, Шаса? Очень просто. Я выросла и больше не могу терпеть ту пошлость, которой ты заполняешь свою жизнь.
По дороге вниз она заглянула к детям. Изабелла спала, закрыв лицо плюшевым мишкой. Тара спасла дочь от удушения и прошла к мальчикам. Не спал только Майкл. Он читал.
– Гаси свет! – приказала она.
– Мама, только до конца главы!
– Туши!
– Только одну страницу!
– Давай, давай!
И она ласково поцеловала его.
Наверху, у лестницы, она набрала в грудь побольше воздуху, как ныряльщик на высоком трамплине, солнечно улыбнулась и спустилась в голубую гостиную, где первые гости уже пили херес.
Лорд Литтлтон оказался гораздо лучше, чем она ожидала, – высокий, седовласый, добродушный.
– Вы охотитесь? – спросила она при первой возможности.
– Не выношу вида крови, дорогая.
– А верхом ездите?
– Лошади? – фыркнул он. – Глупые твари, чтоб их!
– Думаю, мы станем добрыми друзьями, – сказала она.
В Вельтевредене Таре не нравились многие комнаты; но особенно она ненавидела столовую, где со стен смотрели стеклянными глазами головы давно мертвых, убитых Шасой зверей. Сегодня она воспользовалась возможностью и усадила Молли напротив лорда Литтлтона; через несколько минут он уже радостно смеялся.
Когда они оставили мужчин с портвейном и сигарами и пошли в дамскую комнату, Молли отвела Тару в сторону, едва сдерживая возбуждение.
– Я весь вечер не могла дождаться, когда мы с тобой останемся наедине, – прошептала она. – Ни за что не догадаешься, кто сейчас в Кейпе.
– Так скажи.
– Секретарь Африканского национального конгресса, вот кто. Мозес Гама!
Тара застыла, побледнела и уставилась на нее.
– Он придет к нам в дом, чтобы поговорить с небольшой группой, Тара. Я его пригласила, и он специально просил, чтобы ты присутствовала. Я не знала, что вы знакомы.
– Встречались всего раз… – Она тут же поправилась: – Два раза.
– Придешь? – настаивала Молли. – Шасе лучше не знать об этом, понимаешь?
