Джордж Фрейзер - Флэшмен на острие удара
— Это дар Аллаха, брат, — говорит он, с трудом произнося слова. — Дар грязноватый, но человеческий — если можно назвать русского человеком. В конце концов, он заключенный, и если поговорить с ним вежливо, мне, быть может, удастся убедить его занять на время мое место и подержать твою слоновую тушу. Я слишком стар для этого, а ты будешь потяжелее, чем Абу Хассан, рассекатель ветра.
Висящий, чья голова была отвернута от меня, попытался приподняться, чтобы взглянуть. Он заговорил, и голос его был хриплым от боли, но сказанное им нельзя было принять иначе как шутку.
— Дай ему… приблизиться… и я молю… Аллаха, чтобы у него…. было меньше блох… чем у тебя. А еще… — ты очень… неудобная лежанка… Да поможет Бог… женщине… что разделяет с тобой… постель.
— Вот тебе и спасибо, — говорит скрюченный, дрожа от напряжения. — Я его держу, как джинн Семи Гор, а он издевается надо мной. Эй, назрани,[92] — обратился он ко мне. — Если ты понимаешь божий язык, подойди сюда и помоги мне держать этого неблагодарного грешника. А когда ты устанешь, мы сядем удобненько возле стены и посмеемся над ним. А быть может, я плюхнусь к нему на грудь, чтобы научить вежливости. Иди сюда, русский, разве мы все не божьи твари?
При этих словах он пошатнулся, прогнулся под непосильной ношей и без чувств рухнул ничком на пол.
IX
Висящий издал резкий крик, когда его тело всем весом натянуло цепи. Он висел и стонал. И тут я, сам не отдавая себе отчета, подполз под него, подставив под болтающееся тулово свою согбенную спину. Лицо, искаженное болью, оказалось рядом с моим.
— Боже… спасибо! — выдохнул он. — Мои члены горят огнем! Но еще недолго… недолга… если Аллах милостив, — голос его опустился до свистящего шепота. — Ты — русский?
— Нет, — отвечаю я. — Англичанин, пленник русских.
— Ты говоришь… на нашем языке?
— Да. Только не дергайся, черт побери, а то соскользнешь!
Подвешенный снова застонал. Вес в нем был адский. Потом он говорит:
— Пути… провидения… неисповедимы. Англичанин… здесь. Мужайся, чужеземец… быть может… тебе повезло больше… чем кажется.
Я ни в малейшей степени не разделял его убеждения: оказаться в вонючей темнице вместе с черномазым азиатом, который вот-вот сломает тебе спину. На самом деле я даже жалел об импульсе, заставившем меня поддерживать его — да на что он мне сдался, если на то пошло, чтобы ради него корячиться? Но когда попадаешь в переплет, лучше не спеши настраивать против себя товарищей по несчастью, по крайней мере, пока не разберешься, что к чему. Поэтому я, отдуваясь и негодуя, продолжал оставаться на месте.
— Кто… ты?
— Флэшмен. Полковник британской армии.
— Меня… зовут Якуб-бек [XXXVI*], — прошептал повешенный, и даже сквозь боль в голосе его слышалась гордость. — Куш-беги… хана Коканда и хранитель… Белой Мечети. Ты… мой гость… посланный мне… небом. Прикоснись… к моим коленям… к моей груди… прикоснись… к чему хочешь.
Я узнал традиционное среди народов гор приветствие, исполнить которое в данных обстоятельствах было не слишком-то сподручно.
— Пока я могу прикоснуться только к твоей заднице, — говорю я и чувствую, как он затрясся.
Бог мой, этот человек, с вывороченными руками и ногами еще мог смеяться!
— Это… хороший ответ, — говорит он. — Ты… как таджик. Мы смеемся… когда трудно. Теперь скажу тебе… англичанин: когда я выйду отсюда… ты пойдешь со мной.
Я, естественно, решил, что он бредит. Тут другой малый, который свалился, застонал и сел, озираясь.
— О, Аллах, как я слаб, — произнес он. — Якуб, сын мой и брат, прости меня. Я, как старая баба, страдающая водянкой, колени мои подгибаются.
Якуб-бек развернул лицо ко мне, и, как вы можете себе представить, слова его перемежались короткими стонами боли.
— Это кряхтящее на полу древнее создание есть Иззат Кутебар [XXXVII*], — говорит он. — Бедняга обделен силами и умом; он так часто нападал на караваны русских, что в конце концов пострадал из-за своей жадности. Его заставили «плыть над землей», как сейчас плыву я, и ему бы пришлось висеть так, пока не сгниет — и на здоровье — если бы я не оказался столь глуп, чтобы попытаться спасти его. Я слишком близко подобрался к этому шайтанскому форту, и попался. Меня подвесили на цепях, как более важного пленника из нас двоих — ибо Кутебар есть паршивая старая развалина. Говорят, некогда он был хорошим воином. Не знаю, наверное, это было во времена Тимура!
— Аллах! — восклицает Кутебар. — Это я, что ли, сдал русским Ак-Мечеть? Я, что ли, развлекался с красавицами Бухары, когда этот зверь Перовский, поливал народ Коканда картечью? Нет, клянусь срамными волосами Рустама! Я махал своим добрым клинком, кося московитов вдоль Сырдарьи, когда этот славный военный вождь пировал со своими женами, приговаривая: «Эйвалла, как жарко! Передай-ка мне чашу, Мириам, и положи прохладную ладонь на мой лоб». Вылезай из под него, феринджи,[93] пусть себе повисит вдоволь.
— Вот видишь? — говорит Якуб-бек, поворачивая шею и силясь улыбнуться. — Глупый старик несет вздор. Badawi zhazhkayan,[94] он гадит своими словами, как глупая овца своими катышками. Когда мы с тобой, Флэшмен-багадур,[95] выйдем отсюда, то его бросим здесь; даже русские сжалятся над таким ничтожеством и отправят чистить отхожие места — не офицерские, конечно, а простых солдат.
Не прослужи я достаточно в Афганистане и не будь знаком с манерой выражаться, присущей среднеазиатским племенам, то решил бы, что попал в камеру к двум сумасшедшим. Но мне была известна их привычка обращаться к тем, кого они уважают, с шутливой иронией и вычурностью, которые так свойственны пуштунам и в еще большей степени персам — обладателям самого красочного из всех языков.
— Когда ты выберешься отсюда? — осклабился Кутебар, поднимаясь на ноги и глядя на друга. — Да когда ж такое случится? Когда Бузург-хан вспомнит о тебе? Не дай мне Аллах уповать на добрую волю этого человека. Или когда Сагиб-хан с дури набредет на этот форт, как вы с ним сделали два года назад, и сложит под его стенами две тысячи сабель? Эйя! С какой стати станут они рисковать своими шеями ради тебя или меня? Мы ведь не из золота — если нас зароют, то кому понадобится нас выкапывать?
— Мои люди придут, — говорит Якуб-бек. — И она про меня не забудет.
— Не верь женщинам, особенно китаянкам, — покачал головой Кутебар. — Лучше мне и этому чужеземцу врасплох наброситься на охрану и самим проложить нам путь на свободу.
— А кто разрубит эти цепи? — спрашивает Якуб. — Нет, старик. Засунь ногу своей храбрости в стремя терпения. Они придут, если не сегодня, так завтра. Надо подождать.
