Александр Дюма - Изабелла Баварская
Она подписалась и скрепила подпись печатью.
— Возьми, — сказала она, протягивая лист.
— Благодарю, — отвечал Леклерк, забирая его.
— Это ужасно! — вскричала Шарлотта.
Девушка была очень бледна, это невинное создание словно присутствовало при заключении сделки двух исчадий ада.
— Теперь, — продолжал Леклерк, — мне нужен энергичный человек, с которым я мог бы договориться и у которого были бы желание и воля, а из благородных он или из простых — мне все равно.
— Позови лакея, Шарлотта.
— Скажите сеньору Вилье де Л’Иль-Адану, что я жду его, и немедленно, — приказала королева вошедшему лакею.
Лакей поклонился и вышел.
Де Л’Иль-Адан, верный данному им обету, спал, не раздеваясь.
Через пять минут он уже стоял перед королевой, готовый исполнить ее волю.
Изабелла подошла к рыцарю и, не ответив на его почтительное приветствие, сказала:
— Мессир де Вилье, этот юноша вручает мне ключи от Парижа, мне нужен мужественный, энергичный человек, которому я могла бы доверить их, — я подумала о вас.
Л’Иль-Адан вздрогнул; его глаза сверкнули; он повернулся к Леклерку и протянул было ему руку, но тут увидел его одежду: совершенно определенно, что тот, кого он хотел приветствовать как равного, был гораздо ниже его по происхождению. Рука де Л’Иль-Адана опустилась, а лицо приняло обычное высокомерное выражение.
Ни одно из этих движений не ускользнуло от Леклерка; он стоял, скрестив руки на груди, и не шелохнулся — ни когда Л’Иль-Адан протянул ему руку, ни когда убрал ее.
— Поберегите вашу руку, чтобы разить врага, мессир де Л’Иль-Адан, — смеясь, сказал Леклерк, — хотя и у меня есть право коснуться ее, ибо так же, как и вы, я мщу за моего короля и мою родину. Поберегите вашу руку, сеньор де Вилье, хотя нас и породнит предательство.
— Молодой человек!.. — вскричал Л’Иль-Адан.
— Ладно, поговорим о другом. Можете вы обеспечить мне пятьсот копий?
— Под моим началом в Понтуазе стоит тысяча вооруженных людей.
— Хватит и половины, если эти люди храбры. Я введу их вместе с вами в город. На этом моя миссия заканчивается. Большего с меня не спрашивайте.
— Остальное я беру на себя.
— Прекрасно! Не будем терять времени, тронемся, в дороге я вам расскажу, что я надумал.
— Да не покинет вас мужество, сеньор де Л’Иль-Адан! — напутствовала его королева.
Л’Иль-Адан преклонил колено, поцеловал руку, которую протянула ему могущественная его повелительница, и вышел.
— Вы не забыли вашего обещания, Перине? — спросила королева. — Пусть, прежде чем умереть, он узнает, что это я, его смертельный враг, отбираю у него Париж взамен моего возлюбленного.
— Он об этом узнает, — ответил Леклерк, пряча за пазуху пергамент с королевской печатью и наглухо застегиваясь.
— Прощай, Леклерк, — прошептала Шарлотта.
Но молодой человек уже ничего не слышал и, даже не попрощавшись с девушкой, бросился прочь из комнаты.
— Да поможет им ад достичь цели! — сказала королева.
— Да остережет их Господь! — прошептала Шарлотта.
Л’Иль-Адан и Леклерк вошли в конюшню и Л’Иль-Адан отобрал двух своих лучших лошадей.
— Где мы возьмем других лошадей, когда эти падут, ведь они смогут проделать лишь треть пути? — спросил Леклерк.
— Мы будем проезжать посты бургундцев, они знают меня и дадут смену.
— Отлично!
Они натянули поводья, пришпорили коней и понеслись быстрее ветра.
Не удивительно, что те, кто при свете искр, которые выбивали копыта, видел в сероватых сумерках лошадей с развевающимися гривами и всадников с развевающимися волосами, мчащихся бок о бок во весь опор, рассказывали потом, что им в новом обличии явились Фауст и Мефистофель верхом на фантастических животных, по всей видимости, спешившие на какое-то адское сборище.
ГЛАВА XX
Перине Леклерк выбрал как нельзя более удачное время для осуществления своего замысла — захвата Парижа: недовольство горожан достигло предела, все обвиняли коннетабля, а тот с каждым днем становился с парижанами все круче, все жестче, — жизнь людям была не в радость. Люди коннетабля не по справедливости худо обращались с горожанами; они ожесточились еще больше после поражения их военачальника — ведь он вынужден был снять осаду с Санлиса. Никто не мог выйти из города; того же, кто все-таки нарушал приказ и попадал в руки солдат, избивали или грабили. А если он жаловался коннетаблю или прево, ему отвечали: «Предположим, это так, но зачем вам понадобилось выходить?» Или: «Вы бы, наверное, так не жаловались, если бы это были ваши приятели бургундцы». Или придумывали еще какую-нибудь отговорку.
«Журналь де Пари» рассказывает, что нападению подвергались даже те, кто непосредственно находился в услужении у короля. Первого мая несколько человек отправились в Булонский лес рубить деревья, — солдаты коннетабля, охранявшие Виль-Л’Эвек, напали на них, одного убили, многих ранили. Так как денег не хватало, коннетабль решил раздобыть их любыми средствами. Он покусился на церковные облачения и даже на священные сосуды Сен-Дени. Деревни были вконец опустошены — съестным припасам больше неоткуда было взяться. На крепостных валах заставляли работать несчастных ремесленников, зачастую им приходилось возиться и с военными машинами, а если они имели неосторожность требовать жалованье, то их бранили и били. Притеснение простого люда исходило от графа Арманьякского, и вечерами народ собирался на улицах столицы. Ходили самые невероятные слухи, возмущенные горожане требовали отмщения, но тут в начале какой-нибудь улицы во всю ее ширину выстраивался отряд вооруженных шпагами стражников и, пустив лошадей галопом, обрушивался на толпу, все сметая на своем пути; тогда народ собирался где-нибудь в другом месте.
Вечером 28 мая 1418 года такая толпа собралась на площади Сорбонны. Большую часть ее составляли вооруженные дубинками школяры; мясники с ножами на поясе; рабочие со своим инструментом, который в руках этих отчаявшихся людей тоже мог служить оружием. Женщины старались не отставать от мужей, подчас не без риска для себя — ведь солдаты не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков, даже если они были беззащитны и пришли просто из любопытства.
— Вам известно, мэтр Ламбер, — говорила старая женщина, балансируя на той ноге, что была длиннее, и стараясь дотянуться до локтя мужчины, к которому она обращалась, — вам известно, для чего изъяли полотно у торговцев? Отвечайте же.
— Я полагаю, тетушка Жанна, — ответствовал тот, к кому она обращалась, продавец металлической посуды, не пропускавший ни одного из таких собраний, — я полагаю, полотно им нужно для того, если верить этому проклятому коннетаблю, чтобы делать палатки и всякие там павильоны для войска.
