Поль Феваль - Юность Лагардера
Капитан был убит на месте.
Утром полковник вызвал к себе Лагардера, пожурил его и, не скрывая сожаления, сказал:
— Вот свидетельство об отпуске. Сидите тихо и постарайтесь, чтобы о вас на какое-то время забыли. В моем уважении к вам не сомневайтесь.
Итак, Анри вернулся к графине Жанне.
Вот почему Кокардас с Паспуалем смогли сразу же послать за ним своего слугу. Анри немедля отправился на встречу. Он изнывал от скуки. Если бы не Армель, он, пожалуй, последовал бы зову своей горячей натуры и ринулся в какую-нибудь авантюру: стал бы обманывать простодушных мужей и приводить в отчаяние почтенных отцов семейства, задираться по любому поводу и выходить на дуэль с первым встречным.
Мэтры увидели, как окаменело его лицо и сжались кулаки при имени герцога Мантуанского и Гвасталльского, но расспрашивать своего любимца не осмелились. Храбрецы впервые столкнулись с тем, кто превосходил их отвагой. Они обожали Маленького Парижанина и трепетали перед ним, признавая его главенство.
— Хорошо, — холодно произнес Анри, — я буду точен. Я покажу этому макароннику, где раки зимуют. Положитесь на меня.
Он ушел в задумчивости, не прибавив больше ни слова.
В памяти его вновь звучали слова умирающей Сюзон Бернар: «Златовласая Дория… герцог Гвасталльский… Лагардер… Анри, спасите Анри!»
А затем ужасный крик: «Гонзага, герцог Мантуанский, вы чудовище!»
Долгое время он полагал, что убийца его родителей — о которых он так и не смог ничего узнать — был Гонзага из кружка герцога Шартрского, один из троих Филиппов. Но нет! Его называли принцем де Гонзага, и он не владел герцогским титулом. Да и вряд ли ему было больше двенадцати лет в то время, когда могло совершиться преступление.
Анри дрожал от радости при мысли, что на сей раз судьба, возможно, позволит ему скрестить шпагу с «чудовищем» из предсмертного бреда госпожи Бернар.
За столом он спросил графиню о том, что представляет собой этот новый Гонзага, объявившийся в Париже.
— Я знаю его очень хорошо, — ответила та, — ныне он стоит во главе мантуанской ветви семьи. От своей жены, которая, говорят, умерла, как святая, он получил в наследство великоленное герцогство Гвасталльское, чистой воды изумруд среди прочих сокровищ Италии. Несколько дней назад я была приглашена на ужин к герцогу Орлеанскому… Гонзага сидел рядом со мной. Это красивый мужчина, хотя, на мой взгляд, несколько женственный… Мне кажется, он более блистает внешностью, нежели умом… — Засмеявшись воркующим смехом, она добавила: — Похоже, монсеньор герцог Шартрский хочет, чтобы я вышла за него замуж.
Ничего не сказав на это, Анри заговорил о другом. Он думал про себя: «Хорошо же я отплачу за доброту графини, если убью герцога! А может быть, наоборот, окажу ей услугу и избавлю от брака с негодяем? Но о нем ли говорила госпожа Бернар? Он ли то самое „чудовище“?»
Сомнения отнюдь не помешали ему крепко спать в эту ночь.
Подобно Великому Конде, накануне сражения при Рокруа мирно спавшего на лафете пушки, Анри перед решающей схваткой призвал на помощь бога Морфея[55].
Герцог Мантуанский и Гвасталльский пришел на встречу первым и без сопровождения. Обменявшись небрежным рукопожатием с мэтрами, он зевнул, пробормотал несколько слов и, стараясь ничем не выдать своей торопливости, надел стеганый колет, перчатки, а главное — маску, скрывавшую лицо.
Затем он вытащил шпагу и попросил старину Паспуаля надеть на нее наконечник, сказав, что на рапирах фехтовать не хочет.
— Я тоже не хочу, — проговорил Анри, входя в зал.
Едва взглянув на этого юношу во цвете молодости и красоты, Карл-Фердинанд смертельно побледнел под своей маской. Последние сомнения развеялись. Он словно бы вновь увидел мужественное лицо Рене и — что поразило его, будто удар кинжалом в сердце, — светлые волосы и темные глаза покойной сестры Винченты, единственной женщины, которую он по-настоящему любил: златовласой Дории.
«Будь тысячу раз проклят этот Пейроль! — мысленно произнес Гонзага. — Из-за его трусости мне приходится все начинать сначала. А как легко было покончить со всеми одним ударом в тот туманный день, четырнадцать лет назад! Трупом меньше, трупом больше! От скольких хлопот я был бы избавлен!
Юнец настроен, похоже, весьма решительно, и тайна может всплыть наружу. А тогда — прощай, прекрасная жизнь! Прощайте, восхитительная графиня де Монборон и богатства, накопленные трудолюбивым семейством Сеньеле!»
Благородный герцог, как мы помним, не отделял приятное от полезного, и похоть всегда у него шла рука об руку со страстью к наживе.
Впрочем, все эти размышления не помешали ему разыгрывать комедию — недаром его с младых ногтей готовили к карьере придворного.
Он любезно протянул правую руку противнику, но Анри, отступив на шаг, склонился в поклоне и тихо произнес:
— Монсеньор… герцог Гвасталльский…
Он не назвал его герцогом Мантуанским, и Гонзага, почувствовав вызов, напрягся.
В зале находилось несколько дворян, увлеченно фехтовавших друг с другом. Анри кивком подозвал Кокардаса и, указав на герцога, сказал:
— Монсеньор пожелал помериться со мной силой. Полагаю, ему будет неприятно, если нам помешают…
Гонзага безмолвно поклонился в знак согласия.
— Это можно устроить, малыш! — улыбнулся Кокардас.
— Пристройка? — спросил Анри.
— Пристройка, дружок! — подтвердил мэтр.
Свет в пристройку проникал через очень пыльные окна, доходившие почти до потолка. Собственно, это был большой пыльный чулан, набитый ненужными вещами, но посередине оставалось вполне достаточно свободного места, чтобы там могла фехтовать одна пара.
Вежливый Лагардер пропустил Гонзага вперед.
— Что скажешь? — спросил Паспуаль, который, хоть и давал урок молодому надушенному щеголю, не желал упустить ни единой детали из того, что относилось к его «сокровищу», то есть к Маленькому Парижанину.
— Что скажу? — своим тенорком гасконец. — Черт возьми! Скажу, что здесь скрывается какая-то тайна… Наш мальчик, всегда такой общительный и веселый, разговаривал сквозь зубы… он ни разу не улыбнулся! Но поскольку это тайна, я замолкаю!
При этих словах Паспуаль торжественно стянул с головы свою черную, донельзя засаленную шапочку.
— Секреты господина Анри, — возгласил он елейным тоном, — да пусть останутся секретами господина Анри!
— Аминь! — заключил Кокардас.
И оба, не сговариваясь, двинулись к одному из окон чулана, выходившему в зал, чтобы посмотреть на поединок. Тут же острый локоть гасконца вонзился между третьим и четвертым ребром уроженца «ненаглядной Нормандии», как именовал свою родину Паспуаль в сильном подпитии.
