Виталий Гладкий - Ассасины
Матросы заметались по палубе, пытаясь где-нибудь укрыться. Но куда спрячешься на голой, почти без надстроек, – за исключением небольшой будочки, каюты к-б-тана, – крыше огромного трюма? Арбалетные болты сыпались градом, и хоть стрелки из франков оказались никудышными, – поднялся ветер, и усилилась качка – все равно некоторые из них находили свою цель.
Вместе с матросами пытались спастись и рабы. Их насчитывалось около двух десятков. Они были из разных стран и племен. Рабов держали на куркуре для погрузочно-разгрузочных работ и вообще, как прислугу. Среди них был и гулям-и-руси – раб из далекого северного племени рус. Он один быстро сообразил, как можно защититься от арбалетных болтов. Среди матросов куркуры был повар-толстяк, который терпеть не мог спать на голой палубе. Поэтому он всегда возил с собой тюфяк, набитый ватой. Гулям-и-руси схватил тюфяк, свернул его втрое, и первый же болт, который должен был пронзить раба насквозь, застрял в ватной набивке.
А затем случилось и вовсе невероятное. Гулям-и-руси подобрал брошенный кем-то из матросов лук и колчан со стрелами, и начал стрелять по арбалетчикам франков, корабли которых были уже совсем близко. Он бил так быстро и точно, что спустя небольшое время не менее десятка вражеских стрелков уже валялись на палубе или убитыми или раненными. Вся проблема заключалась в том, что арбалетчики, в отличие от рыцарей, не имели доспехов, поэтому почти каждая стрела гулям-и-руси разила наповал.
Крестоносцы всполошились и усилили обстрел. Но теперь арбалетчиков уже закрыли щитами.
Однако гулям-и-руси не унимался. Хищно ухмыльнувшись, он послал одну за другой три последние стрелы, и трое рыцарей, получив стальной шип в узкую щель между воротником кольчуги и шлемом, отправились на небеса – отчитываться перед Всевышним о своих грехах. А затем, видимо, получив смертельное ранение, – тюфяк повара уже напоминал ежа, так много в нем застряло болтов, – гулям-и-руси зашатался, его повело, и он свалился в воду. Франки радостно закричали, и вскоре куркура была взята на абордаж.
Как ни молили к-б-тан и матросы о пощаде, крестоносцы их даже не захотели слушать. Всю команду перерезали, как баранов, а тех, кто попытался броситься в воду, чтобы спастись, добили арбалетчики. Впрочем, до берега было далековато, и такое расстояние мог преодолеть только хороший пловец, а матросы куркуры, хоть и были родом из Бейрута, все равно плавать не умели, за исключением немногих. Арабы считали, что бултыхаться в воде – это не мужское занятие.
Гулям-и-руси не погиб. Он даже не был ранен, если не считать нескольких царапин. Раб долго плыл под водой, пока не поднырнул под одну из корзин для камней, которых немало плавало вместе с разным мусором и древесными обломками от тонущих шейти. Корзины были сплетены из ивовых прутьев, и гулям-и-руси мог наблюдать за избиением команды куркуры.
Он, как и его бывший хозяин, недоумевал: с какой стати франки убивают всех подряд? Раб видел, как крестоносцы, даже не прибрав мертвые тела с палубы открыли верхний люк и начали перегружать товары на свои суда. Так они добрались до самого нижнего яруса, а затем, оставив куркуру, бросили на нее несколько горшков с горючей смесью, и судно запылало как огромный факел.
Вскоре корабли франков растаяли на горизонте – они почему-то пошли не в Тир, а куда-то не север, и гулям-и-руси, поймав доску, начал плыть по направлению к берегу. Свою спасительницу-корзину он оставил лишь тогда, когда впереди забелели буруны прибоя. Выбравшись на берег, раб первым делом нашел небольшой ручей, падающий со скалы, и вдоволь напился холодной воды. А затем, забравшись в кустарник, уснул сном праведника.
Гулям-и-руси проспал конец дня и всю ночь – так сильно он устал. Первым, что попалось ему на глаза, было тело утопленника, которое морская волна выбросила на берег. Это был один из пиратов. Раб обрадовался: у мертвеца был нож! Он забрал его себе, а потом, немного поразмыслив, снял с пирата и широкий мусульманский пояс. Он был не только широким, но и длинным, поэтому гулям-и-руси не составило большого труда соорудить себе головной убор в стиле бедуинов из Магриба, которые закрывал шею, на которой болтался ошейник раба, и рот, оставляя лишь нос и глаза.
Вскоре гулям-и-руси вышел к какому-то селению. Он плохо знал язык сарацин, но имя ас-Синан, которое часто повторял к-б-тан, раб запомнил накрепко, потому как, судя по разговорам, это был влиятельный человек, возможно, купец, которому принадлежала и куркура, и ее груз. Неизвестно почему, но гулям-и-руси решил рассказать ас-Синану, что случилось с его кораблем и командой и кто виноват в наглом разбое. Может, он принял и неверное решение, но бедному рабу, который не знал ни местности, ни языка живущих здесь людей, просто деваться было некуда.
Это был Ачейко. Видимо, матери кривича какая-то злая колдунья напророчила беду, когда она была на сносях, потому что судьбу ее сына счастливой никак нельзя было назвать. Едва он обрадовался, что идет в поход вместе с Вилком, как Хальфдан продал его торговцу рабами. Все это случилось на одном из привалов. Несколько данов во главе с вождем отправились разжиться съестными припасами и взяли с собой Ачейков качестве мула – якобы для того, чтобы он притащил продукты на своем горбу.
Видимо, все было заранее договорено, потому как Хальфдана уже ждали. Как он умудрился послать весть мусульманину, торговцу живым товаром, и когда, осталось для Ачейко загадкой. Но куш за него вождь получил добрый. Юноша вырос хоть и не очень высоким, но крепким, а кроме того, принадлежал к племени славян, которые особо ценились на Востоке в качестве рабов – были сильными, выносливыми и неприхотливыми.
Ачейко недолго пробыл у торговца. На первом же невольничьем рынке его купил к-б-тан куркуры, которому позарез нужны были такие здоровяки, как гулям-и-руси. Нельзя сказать, что к-б-тан плохо относился к своим рабам; он был хорошим человеком. В этом вопросе Ачейко хоть немного повезло.
Он питался с того же котла, что и команда судна, его никто не бил, а работа хоть и была тяжелой, но у рабов-грузчиков хватало времени хорошо отдохнуть, пока куркура совершала переход по морю.
И вот теперь такое несчастье… Ачейко был в отчаянии.
Он даже не помышлял вернуться в родные края; тут хотя бы жизнь сберечь, но для начала нужно не умереть с голоду. Поэтому, попав в рыбацкое селение, он первым делом начал просить еду, сильно коверкая слова. Однако от него все шарахались, как от прокаженного. Неужели в этих людях нет ни капли сочувствия к несчастному?! Уж не принимают ли его жители селения за шпиона?
