Анатолий Коган - Замок братьев Сенарега
Ответом были дротики и стрелы. И люди с Днестра и Днепра с новой силой бросились на штурм.
Лестницы вольных людей, достававшие до зубчатых гребней стен, даже попарно связанные, были все—таки коротки для донжона. Лестницы пришлось оставить. И нападающие в. последнем броске добрались до стены башни, прижались к ней. Стрелы и пули обороняющихся не могли их здесь достать. Но сверху, повалились камни. Ринулись вниз в облаках дыма и пара потоки кипящей смолы. Кого пришибло, кого — обварило.
— Долго возюкаемся, сотник, — сказал Тудору Бердыш. — Не пора ли кончать?
И оба устремились к темневшей перед ними отвесной стене, за которой укрывались враги.
Оба витязя встали под дощатый навес, доставленный сюда их товарищами, кое—как сколоченный, но все—таки защищавший от камней и вара. Отсюда было уже близко — по простреливаемому сверху пространству до дверей цитадели. Появился бочонок пороха со вставленным шнуром, появилась горящая головня.
— Зелено зелье[100] не оставим на похмелье, — усмехнулся Иван Баклан. — Кто охоч испить, атаманы — молодцы, и вы, братья — волошины?
Но Тудор Боур взял уже головню: это право бесспорно принадлежало ему.
Не спеша, красуясь удалью и силой, Тудор Боур небрежно покатил перед собою ногой опасный дубовый колобок. Вокруг него с глухим стуком вонзались в землю дротики и стрелы, пуля сбила с сотника шапку, другие продырявили плащ. Пан Боур не спешил. Докатив свой снаряд, он приставил его стоймя к двери — с почтением и бережно, словно поднес грозной башне полный кубок. И, запалив фитиль, с достоинством удалился.
Взрыв, однако, настиг, на отлете уже, белгородского храбреца. Тудор покатился по земле, повалились и многие его товарищи. Двор замка потряс дружный крик двух сотен глоток – честный дар Тудора Боура отворил донжон.
Тудор был уже на ногах. И, подгоняемый тревогой, первым ринулся в открытую дверь. За ним устремились боевые друзья, побратимы. Сердце сотника, спокойное в бою, внезапно забилось от острого беспокойства: Боуру показалось, что из окна знакомой девичьей светлицы выглянуло пламя.
Тудор перепрыгнул через обломки цитадельной брамы и, выставив клинок, бросился вверх по лестнице. За ним спешили Бердыш, Безух, атаман, несколько днепровских воинов и белгородцев. Ждали сабельных ударов, наставленных остриями копий, нацеленных арбалетов и аркебуз. Все было, однако, тихо. Ворвавшись в большой зал донжона, воины поняли, в чем дело. В середине обширного помещения перед ними тесно сгрудились наемники синьоров Сенарега, их работники, служанки и слуги. Оружие ратников лежало у ног: многое повидавшие на веку солдаты поняли, что драться далее не имело смысла, и молча сдавались на милость.
— Чтоб все были целы, — бросил Баклан свирепо оскалившемуся Безуху. — Оставайся при них, отвечаешь за них головой.
Тудор бежал уже дальше. В конце нового лестничного пролета на пути его встал мессер Пьетро, направивший в грудь сотника свой длинный меч. Пан Боур торопился, но убивать Марииного брата не мог. Пришлось отбить клинок долговязого фрязина, а затем, сдавив славного синьора в его панцире руками, словно блестящего жука, придержать у стены, пока Сас вырывал у того оружие. Несколько воинов в это время протиснулись мимо них, опережая.
Оставив старшего Сенарега под присмотром Банчула, Тудор с Сасом, Югой и Бакланом поспешили за ушедшими вперед.
Наконец, освещенная факелом, показалась заветная дверь. Тудор с непривычным страхом увидел, как из—за нее серыми змейками ползут зловещие струйки дыма. Перед светлицею во весь рост возвышался Конрад фон Вельхаген. Ливонец уложил уже двоих и размахивал огромным своим мечом, никого не подпуская к себе.
— Брат Конрад! — поднял руку Тудор. — Твои люди сдались! Бросай меч!
Рыцарь, не двигаясь е места, презрительно усмехнулся.
— Ты обманул меня, — ответствовал он. — И Базиль, за тобою стоящий. Вы все. Я выпустил, нарушив приказ, твоего лазутчика за ворота, и он привел своих людей; вы победили обманом, — и в том моя вина.
— Твоя вина — в служении неправде, — возразил Тудор. — Посторонись, в горнице — пожар. Сгорите оба, она и ты.
— Чтобы моя госпожа попала в ваши руки?
— Нам некогда спорить, монах, — жестко выдавил из себя Тудор. — Клянусь, ты останешься жив. Клянусь, твои хозяева сохранят жизнь и честь, ее же защищу своею жизнью. Пусти меня к ней.
— Приказываю вам, рыцарь, — возгласил приведенный воинами мессер Пьетро, — бросьте меч!
— Не верю более ничьим клятвам, — ответил Конрад, — не повинуюсь ничьим приказам. И вам ее не отдам никому живой, как не сдамся и сам!
Белокурый Конрад, словно на страже райских врат, взмахнул снова сталью, очерчивая непроходимый, губительный круг.
— Посторонись—ка, брат, — услышал над ухом Тудор чей—то хриплый голос. И зазвенела стальная тетива. И сотник, не успев помешать свершившемуся, увидел, как белый плащ ливонца окрашивается кровью. Могучий рыцарь, пронзенный дротиком из арбалета, раскинув руки, ничком упал на каменные плиты перед светелкой.
Дверь не была заперта. Распахнув ее, Тудор вошел в полную дыма горницу. Горел стол, на котором опрокинулся большой канделябр, горели ковер, занавеска, большой сундук под окном, затлевали доски пола. Мария, прислоненная к стене у двери, сидела без чувств на стуле, на котором ее, видимо, устроил преданный, но неразумный страж, и языки пламени подбирались уже к расшитым шелком татарским сапожкам.
Пан Тудор подхватил девушку на руки и осторожно понес к выходу. За ним, поддерживая под мышки, повели внезапно сникшего мессера Пьетро — фрязин был ранен в свалке, потеря крови начинала сказываться на нем. Откуда—то вывели прятавшегося дотоле Амброджо. Несколько воинов, оставшихся с Бердышом в светлице, гасили не успевшее разгуляться пламя, сбивая его с половиц, затаптывая сапогами.
9
Замок Леричи, взятый в смелом, налете, был во власти двух дружеских, побратавшихся в сече ватаг.
Между почерневшими от дыма стенами часовни догорали последние балки и доски, стропила рухнувшей кровли. Сиротливо высилась над пожарищем уцелевшая чудом звонница. Несколько воинов ворошили баграми тлеющие угли, когда у стены блеснул вдруг яркий металл. Раскидав дымящиеся обломки, ратники увидели в небольшой нише за абсидой, где был алтарь, золотой ковчежец.
— Реликвия! — в суеверном ужасе воскликнул подошедший в ту минуту Рагузан. — Цела!
С ропотом удивления перед чудесным знамением воины — замковые и пришельцы, православные и католики — начали собираться вокруг. Золотой ковчежец, еще горячий от пламени, осторожно вынули из каменного гнезда, с благоговением поставили на край уцелевшей мраморной купели.
— Не зря, стало быть, полез в пламя латинский тот поп, — сказал кто—то. — Воистину, видно, свято, над чем и огонь не властен!
Подошли, однако, и три гусита. Никто не вмешался, когда один из них решительно взял в руки золотой ларец.
— Цела—то цела, — сказал богемец. — Но что хранит? А ну, поглядим!
Плечистый воин в черном платье таборитов же без усилия снял крышку освященного ящичка. Толпа отшатнулась — многие ждали, что господня молния немедля грянет с ясного неба, дабы покарать святотатца. Ничего, однако, не произошло.
И дюжий последователь магистра Яна[101], высоко подняв руку, безмолвно показал собравшимся, что было в реликварии. Вместо кости почитаемого святого все увидели камень, простой осколок булыжника, ради которого в припадке набожного безумия с искренней верой пошел в огонь удивительный аббат—доминиканец, изувер и; мученик. Не так ли, подумали в то мгновение многие, не так устроена ли сама церковь? Сверху — золото мнимой святости и заботы о благе, в середине же — грубый камень жестокости, сребролюбия и жажды власти.
Новый день занимался над замком Леричи. Воины с Днестра и Прута быстро прикончили подходившие, на счастье, к концу запасы господской мальвазии и кипрского и расположились вперемешку на ночлег под открытым небом. Только Бердыш, Нуретдин—ага да двое богемцев, владевших лекарским искусством, не зная отдыха, врачевали раны противников и своих, прикладывали к ним целебные травы и мази. Да тихо переговаривались в углу двора успевшие сдружиться скорым воинским братством воеводы двух малых ратей Баклан и Боур. Да думал, лежа в постели в горнице, где заперли его с Амброджо, уже перевязанный своим недавним наймитом мессер Пьетро, с тоской, досадой и злобой думал о беспечном Джироламо, разбойнике, так обманувшем его в этот раз.
А рядом, в горнице Амброджо, охраняемая Мазо, спокойно спала уже пришедшая в себя, обласканная и успокоенная Аньолой, отпоенная настоями Бердышевых кореньев Мария ди Сенарега, Мария, узнавшая уже, что братья живы, что, жив синьор Теодоро, и даже не ранен, что он снова спас от гибели Мазо, а затем — и ее.
