Гвидо Дикман - Лютер
Сам Мартин был близок к обмороку. Сотни мыслей теснились у него в голове. Он знал точно, что от его ответа зависит его жизнь. Что же делать? С юности у него всегда была трезвая голова, но теперь надо было принимать слишком сложное решение. Насколько дорога ему теперь его жизнь? А его учение? Может быть, для него еще не пришло время и народ еще слишком связан предрассудками, чтобы понять его устремления? Но если это так, тогда почему Господь именно сейчас открыл ему все богатство своего святого Слова? Почему он допустил, чтобы маленькой увечной девочке его проповедь вновь вернула надежду? Чтобы великий князь отказался от торговли священными реликвиями и обратил душу свою к бедному монаху?
Среди давящей тишины Мартин поднял голову, посмотрел на пламя в глиняном светильнике и тихо произнес:
— Пока мое учение не будет опровергнуто Священным Писанием и ясными доводами рассудка или даже Папой и Вселенскими Соборами, которые часто противоречат сами себе, моя совесть будет опираться только на Слово Божье. А действовать против собственной совести не годится. — Там, за пламенем светильника, он видел изборожденное морщинами лицо курфюрста Фридриха, восковой профиль юного императора и, наконец, застывшую гримасу опешившего Алеандра. — Поэтому я не могу отречься, да и не хочу. На этом я стою, и иначе я не могу. Да поможет мне Бог!
В первое мгновение император оставался до странности спокоен, из чего большинство присутствующих заключило, что он не понял последнего заявления Мартина. Его испанский переводчик робко поднял руки и оглянулся. Никто не требовал от него переводить слова господина Лютера, а по собственной инициативе он этого делать не смел. Но в зале среди присутствующих началась настоящая потасовка. Испанцы повскакали со своих мест, в гневе потрясая кулаками. Люди из княжеской свиты тоже вскочили и сгрудились возле императора. Напуганный всеобщей суматохой, Карл решил удалиться. Он тихо приказал объявить заседание закрытым, а маршалу велел вывести монаха из зала через разбушевавшуюся толпу.
— Куда меня ведут? — спросил Мартин, когда его повлекли к выходу.
Сердце его бешено колотилось, ему было трудно дышать. Какой-то испанский рыцарь, лицо которого было обезображено шрамами, сильно толкнул его.
— Ad fuego! — зло прошипел он. — На костер!
На следующий день император Карл приказал срочно созвать совет сословий. Он хотел поговорить с князьями и с представителями городов. В уединении его личных покоев, в которые можно было попасть прямо из зала, поднявшись по узкой винтовой лестнице, за круглым столом собрались курфюрст Фридрих, ландграф Гессенский и несколько советников магистратов. Над их головами покачивался огромный бронзовый светильник, похожий на тележное колесо. Стены были увешаны затейливыми гобеленами, а на полу лежали мягкие ковры из овечьей шерсти, в которых сапоги гостей тонули по щиколотку. Громко потрескивал огонь в камине, распространяя по комнате свет и приятное тепло. Горело множество свечей.
Алеандру, настоявшему на своем участии в личных беседах императора, не нашлось места за столом. Князья не собирались тесниться, чтобы среди них мог втиснуться папский легат. В конце концов ему пришлось сесть на один из старых, изъеденных жучком сундуков, что стояли в нишах под высокими окнами. Сиденье было жестковато и без спинки. Хотя Алеандр с воистину стоическим презрением наблюдал за злорадными улыбками сторонников саксонца, он чувствовал скорее облегчение оттого, что ему не пришлось сидеть с ними плечом к плечу.
Совещание и без того проходило в усложнившейся обстановке. С тех пор как Лютера вывели из дворца и отправили назад, на постоялый двор, перед воротами епископского пфальца стали собираться разъяренные толпы людей, которые швыряли камни во двор и в окна дворца. Толпа громко требовала освободить Лютера от всех обвинений. Ни алебарды, ни мечи императорской гвардии не могли разогнать взбешенных людей. Наоборот, их число с каждым часом росло.
Алеандр трясся всем своим тощим телом как в лихорадке. Дикие выкрики разъяренной черни вызывали в нем неприятные воспоминания. Но, мельком взглянув на молодого императора, он понял, что Карл выглядит еще менее уверенно, чем его князья. Юноша присел на корточки перед камином, поглаживая по короткой шерсти двух своих охотничьих собак, которые сонно смотрели на хозяина.
Вдруг с улицы на стену обрушился град камней. Кто-то из князей испуганно вскрикнул. Прямо за спиной Алеандра со звоном разлетелось на куски оконное стекло, он едва успел отскочить в сторону — сотни осколков посыпались на сундук. Алеандр от страха прикрыл голову руками. Потом, подхватив полы мантии, перебрался в глубь помещения, туда, где упал завернутый в бумажку камень.
— Что это значит? — сдавленным голосом проговорил император. — Бог свидетель, я прикажу четвертовать этих бунтовщиков, а головы их насадить на колья у городских ворот всем на устрашение…
Алеандр промолчал. Он наклонился, поднял камень и развернул бумагу. Все увидели рисунок, сделанный пером, неумелыми штрихами.
— Похоже на крестьянский башмак, — в задумчивости произнес Алеандр.
— Вот и дождались! — крикнул один из советников магистрата, толстый человек с выпученными, как у карпа, глазами. — Это знак башмака. Вы помните восстание, которое случилось семь лет назад? Тогда крестьяне и горожане сплотились под предводительством Бедного Конрада и нападали на своих господ.
Алеандр положил рисунок на стол и резким движением пододвинул его к курфюрсту Фридриху.
— Судя по всему, ваша светлость, чернь объединяет свои требования с требованиями виттенбергского монаха, — вкрадчиво сказал он. — «Ничего, кроме Господней справедливости!» Ведь так, если не ошибаюсь, звучал девиз, который писали крестьяне на своих знаменах?
— Что, черт побери, все это означает? — Император оторвался от своих скулящих собак, которые, испугавшись града камней, забрались в самый темный угол, и грозно посмотрел на Фридриха Саксонского.
— Восстание было разгромлено герцогом Ульрихом Вюртембергским, — проговорил Фридрих. — Все зачинщики были казнены. Но поверьте мне: это никак не связано с Лютером и его учением!
Алеандр с сомнением покачал головой:
— Это вы так утверждаете. А на самом деле символ крестьянского восстания висит на каждой второй двери. Мой слуга клянется, что видел его даже на дверях собора.
— Хватит об этом! — резко сказал Карл.
Он снял с пояса меч, демонстративно положил его на середину стола и опустился в свое кресло. Тут же подскочил паж и до краев наполнил кубок императора вином.
