Александр Крашенинников - Слуга злодея
Вертухин просиял. Радость его была нелицемерна. Да он во всем Санкт-Петербурге погасит свечи, дабы угодить светлейшему князю и освободить возлюбленную!
— Но не ртом, а задним местом, — строго добавил Потемкин.
Вертухин потупился, соображая, как справиться с непосильным делом. Но Айгуль, почти замороженная в снегах Березова, вскрикнула в его душе, и он воспрянул духом.
— Играем честно, — сказал он, от наглости своих подозрений не смея, однако, взглянуть на всемогущего министра, фельдмаршала и светлейшего князя.
Выиграть у Потемкина ему и в самом приятном сне не привиделось бы. Но досада брала, что он даже придумать не мог, какие такие уловки возможны в этой честнейшей забаве. Посему, когда стали бросать кость, Вертухин всем своим тонким и точным зрением следил за ухищрениями рук фельдмаршала.
Да так ничего и не обнаружил.
Между тем, как ни бросят они сию блестящую кость, выпадает от двух до семи, а единицы нет как нет. Потемкин же все что-то пишет на белом, будто накрахмаленном листочке, но Вертухину не показывает. Только левый глаз у него на Вертухина сверкает, а правый закрыт его выдающимся носом и, по всему видно, этот глаз себе на уме.
— Ты, братец, площадь очищать от дерьма умеешь, а играть в кости — нет, — сказал наконец фельдмаршал, потрясая листком. — У меня тысяча, а у тебя всего половина.
Вертухин нахмурился и потупил глаза. По его подсчетам, все было как раз наоборот.
Ему и в голову не приходило, что уловка может быть гениальной до полной невозможности ее предвидеть.
Потемкин поднялся и молвил:
— Бери лестницу и снимай штаны.
Вертухин задумался, да так сильно, что схватил кость, брошенную Потемкиным на малахитовый столик, и, не помня себя, стал мять ее в руке, будто хотел растереть в пыль. И тотчас заметил, что единицы на кости нет вообще.
Да зачем фельдмаршалу вообще нужна сия игра? И только Вертухин с поклонами до полу хотел задать этот вопрос Потемкину, как тот захохотал:
— Да ведь мы в Европе бывали! Нам задницею гасить свечи не пристало. А тебе, братец, это будет в радость.
Недаром он был великим царедворцем! Его таланты проявлялись везде, даже при задувании свечей.
Вертухин принялся соображать, да так крепко, что глаза его почти закрылись от умственного напряжения.
Скопившегося в нем духу хватило бы погасить две-три свечи, не более. А далее что?
Вот как вышло: рассчитывал на благоприятство, а попал в посмеяние!
Внезапно лицо его осветилось.
— Дозвольте, ваше сиятельство, призвать к делу помощника, — сказал он.
Потемкин подумал и надменно кивнул.
— Го Жо Па! — крикнул Вертухин в глубину коридора.
Минуту спустя в зал, грохоча на весь дворец, влетел маркиз на велосипеде Артамонова.
— Сей самокат — подарок наш императрице Екатерине Великой! — сказал Вертухин и выступил навстречу маркизу, передавая ему скромное пожелание Потемкина.
Маркиз от самого Клина ходил без штанов, так что ему и снимать ничего не надо было.
Вскоре окна Зимнего дворца начали гаснуть одно за другим, а залы наполнила вонь свинарника.
Потемкин сиял. Вертухин, наблюдая, что бесчисленными своими услугами и подарками насмерть убил грусть светлейшего князя, подступил к нему с просьбой об освобождении Айгуль.
Полчаса спустя он покинул дворец, держа под мышкой запечатанный сургучом свиток с приказом коменданту Березова, подписанным Потемкиным. Верный Го Жо Па сопровождал его с огромным мешком за плечами.
Лишь наутро было обнаружено, что один из залов Зимнего дворца, недавно украшенный драгоценными каменьями, теперь совершенно пуст.
Маркиз Го Жо Па тем утром уже летел на тройке к польской границе. Лоренца, безумно хохоча от счастья, ощупывала бриллианты, которые увешивали ее крутую грудь. Бриллианты были настоящие.
Оба спешили покинуть Россию, покуда весть о краже не дошла до воинских команд, караульных и прочих государевых людей, могущих воспрепятствовать их счастливому исходу из пределов империи.
На тройке же, рыча от нетерпения, как голодный волк на еду, мчался и Вертухин, но на восток, к Каменному поясу, отделенному от Санкт-Петербурга двумя тысячами верст.
Глава сорок восьмая
Волнение ума и волнение тела
За Камой природа творила из синего воздуха сказки. Холод перевертывался в тепло, будто лешачиха в сороку, — ума не хватало, как это происходит. Сегодня черемуха пустой веткой машет, завтра — к свадьбе готова, вся в белом сверху донизу. Пескарь утром мордой в лед упирается, к вечеру из голой воды на вас глядит, червяка просит. Любого путника приводило в приятные удивления и нередко в самые восторги все, что встречалось с его зрением.
Все вокруг цвело, жужжало, крякало и пахло. Подъезжая к Красноуфимску, Вертухин самого себя не вспомнил от удовольствия.
Но душа у него между тем все больше начинала кряхтеть и постанывать.
Верные люди еще задолго до Каменного пояса сказали ему, что Белобородов со своею шайкою стоит на заимке возле Красноуфимска. Там же находятся Кузьма и Лазаревич с его лукавой прислугой. А на пути к ним, в Ачитской крепости, расположилась команда капитана Попова, по слухам, отрезавшего уши всем пугачевцам. Вертухину же теперь первым делом надо было пробраться к Кузьме. Но с ушами. Без ушей показываться своей возлюбленной он не осмеливался.
Ко всему прочему, как на грех, по дороге встречались Вертухину одни сумасшедшие, причем с фиолетовыми звездами во лбу. «Ни в коем разе, сударь, не обнаруживай знакомства с исправником Котовым», — предупреждал его каждый третий.
Говорили еще, что капитан Попов молчалив, как полено, и даже приказы отдает без единого слова. А кроме того, он большой сторонник всякой учености и по мере сил своих отверзает пути к просвещению. Поелику сам не сумел получить образование и знает лишь, как пукать мячом и давать карачун.
Все это было удивительно Вертухину.
В Ачитскую крепость Вертухин въехал, трепеща, как осина, и почти без памяти.
Он нашел капитана Попова в доме старосты. Капитан Попов сидел за березовым столом, нещадно выскобленным и желтым, как репа, и о чем-то думал. Его тряпичное лицо, с ужасными вмятинами на месте носа, глаз и рта то зеленело, то краснело.
Как исправник Котов, главный дознаватель в Красноуфимском уезде, был человек ясный, прямой и крепкий, как осиновый кол, так и капитан Попов, первое военное лицо уезда, походил на холщовый мешок удачливого побирушки — тяжел, невнятен и скрытен. Что там, в этом мешке — пойди разберись.
На столе перед капитаном Поповым не было ничего, кроме оловянной ложки.
