Николай Энгельгардт - Граф Феникс
Князь Кориат все время слушал Калиостро, опустив глаза и склонив бледное лицо, ни звуком, ни малейшим движением не выдавая впечатления, которое производили на него откровения некроманта.
Но при последних словах он вдруг заскрежетал в ярости зубами, вскочил и неистово крикнул:
– Проклятый Сабакон! – размахнулся и ударил Калиостро по жирной синеватой щеке.
Получив оплеуху, граф остался сидеть, как сидел, в кресле. Яркий отпечаток ладони храмовника разгорался на его левой щеке. Некоторое время длилось молчание. Но князя изумило выражение лица Калиостро.
Ни гнева, ни возмущения, ни даже простого смущения не появилось на нем, а лишь странное любопытство. Казалось, граф размышлял, почему это храмовник назвал его Сабаконом? И что это за Сабакон такой?
Но вдруг лицо его озарило восторженное умиление, слезы брызнули из больших темных маслинообразных глаз итальянца, и он бросился на шею князю Кориату, восклицая:
– Друг мой! Брат мой! Сын мой! Приди в мои объятия! Ты выдержал испытание до конца! Ты чист, как кристалл! Ты тверд, как алмаз! А теперь приступи и познай совершенное учение добродетели нашего святого ордена благотворения, смирения, послушания властям, поставленным от Бога, и законам гражданским! Познай, что совершенный треугольник есть не скотоподобное равенство, не адское исчадие вольности необузданной, не братство своеволия и бунта. А совершенный треугольник – это молитва, пост и милостыня.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА LVI
Елагин остров
Иванов день – праздник всех свободных каменщиков – отмечался в провинциальном капитуле ордена, на отдаленном острове, принадлежавшем Ивану Перфильевичу Елагину. Сюда водою и сушей прыбыьали к летней даче великого наместного мастера многие из вельмож, державших лижи и увлеченных таинственными обрядами и учениями масонства. Граф Калиостро обещал именно в этот торжественный день сообщить некие важные тайны и объяснить причины своего прибытия в Россию и столицу северной Семирамиды. Если не любопытство, неприличное для посвященных, то любознательность напряжена была у всех до высочайшей степени.
Не одни каменщики пожаловали к Ивану Перфильевичу, но и многие прекрасные каменщицы, которым братья вручили дамские перчатки, выдаваемые между прочим с этой целью при обряде посвящения в орден. Представительницы двора и света главным образом тоже заняты были Калиостро и его супругой. Во-первых, было известно, что граф именно в этот высокоторжественный день откроет первую «ложу усыновления» по ритуалам египетского масонства, в которую примет как братьев, так и сестер, а во-вторых, распространился слух, что маркиза Тиферет, графиня Серафима ди Санта-Кроче, супруга великого адепта, обладает чудесными мазями, возвращающими первый блеск юности и молодости даже увядающим старухам. Правда, старух среди прибывших на праздник не было, но мушки и притиранья скрывали зрелость многих из этих красавиц. Поэтому совершенно ясно, что слухи о чудесной омолаживающей мази их волновали.
С вельможами прибыли и менее значительные лица, большей частью их секретари и делопроизводители. Понятно, что сановники, принадлежавшие к ордену, заводили в ложи и посвящали в таинства свободных каменщиков наиболее выдающихся из своих чиновников. Наконец, ввиду предстоящих увеселений и представления Калиостро были приглашены и некоторые прелестные женщины, не имевшие отношения к ордену. Между ними придворные певицы Габриэлли и Давия.
Всем приглашенным было известно, что праздник Иванова дня откроется, когда спадет летняя жара, и что начнется оно так называемым пикником. Предстояло приятное гулянье, а затем легкий полдник для первого утоления голода.
Иван Перфильевич в сопровождении своего молодого секретаря любезно встречал прибывающих гостей.
Однако Калиостро с супругой еще не было. Паром доставил к пристани последних из ожидаемых особ – князя Александра Ивановича Мещерского, близкого к цесаревичу Павлу Петровичу, Степана Васильевича Перфильева и поэта Гавриила Романовича Державина. Елагин встретил их с особой любезностью.
– Несказанно радуюсь, видя ваше превосходительство к Иванову дню в полном здравии, – говорил Перфильев, – видимо, ваша нога совсем излечилась?
– Совсем, – отвечал Елагин. – И кто этому причиной? Граф Калиостро.
– Да, и Сергей Федорович Голицын говорил мне, что граф настолько восстановил здоровье его больному младенцу, что скоро покажет его княгине Варваре Васильевне.
– Князь же сам здесь! – сказал Мещерский. – Он может все это подтвердить.
– Граф уверяет нас, что всякая опасность миновала, – отвечал Голицын. – Скоро мы увидим бедного маленького, но пока никто, кроме самого целителя, к нему не приближается.
Тут Калиостро стал предметом общего разговора собравшихся на пристани гостей, которые все, как и хозяин, поджидали запоздавшего магика, столь занимавшего в последний месяц воображение двора и петербургского света.
Во время этой беседы к пристани подплыла черная, похожая на гробницу крытая лодка. Траурный вид ее усиливался черными шелковыми занавесками, на которых были вышиты черепа, скрещенные кости и слезы. Гребцы и кормчие тоже были в черном и являли собой седых старцев, так что все это напоминало челн Харона. Когда лодка причалила, занавески отодвинулись, и из нее вышел граф Калиостро. Внешностью он напоминал венецианского патриция – на плечах пурпурная мантия, в красном платье при шляпе аметистового цвета. Золотая цепь на груди и перстни с играющими камнями на пальцах дополняли его странный крикливый наряд. В левой руке он держал длинный свежесрезанный ореховый прут с оставленными почками, а правую подал выходящей за ним из мрачного челна маркизе Тиферет.
Как ни легки и открыты были летние платья дам, прибывших на празднество, но прекрасная итальянка превзошла, кажется, моду. Переливающиеся, нежные ткани облекали ее классическое, совершенное тело, выдавая дивное совершенство линий, то скрывая, то обольстительно очерчивая формы красавицы. Солнце пронизывало ее всю. Завитки черных кудрей казались синеватыми. Но головка, увенчанная серебряной короной в виде зубчатой башенки, была покрыта широким газовым покрывалом, и лицо красавицы таинственно скрывалось в его млечной пене. Лишь сверкали огромные глаза, и нежные щеки и полный подбородок розовели, как зрелый плод в сумраке листвы.
При виде этой прелестной женщины на лицах мужчин выразился восторг, а на лицах дам застыло выражение зависти к сопернице, которая, как они почувствовали, их всех затмевает. Прежде чем Иван Перфильевич дал знак князю Кориату, тот сам в корзине садовника выбрал большую чудную белую розу и поднес маркизе Тиферет, улыбнувшейся ему, сверкнувшей перлами зубов и поблагодарившей тамплиера чуть заметным кивком.
