Морис Дрюон - Железный король
Первым подписался Бокканегра, и подписался на весьма солидную сумму: на десять тысяч тринадцать ливров.
– Почему же тринадцать? – спросил его кто-то с недоумением.
– Чтобы им эта цифра принесла несчастье.
– А ты сколько можешь внести, Перуцци? – спросил Толомеи.
Перуцци стал быстро подсчитывать что-то на табличке.
– Погоди минутку... сейчас скажу, – ответил он.
– А ты, Гуарди?
У всех ломбардцев был такой вид, словно у них собирались вырезать кусок живого мяса. Генуэзцы, столпившись вокруг Салимбени и Цаккариа, держали совет. О них ходила слава самых прожженных и хватких дельцов. Недаром о банкирах из города Генуи сложили поговорку: «Стоит генуэзцу взглянуть на твой карман, как там уже пусто». Однако и они согласились, и кто-то из них выразил вслух общую мысль: «Ежели Толомеи удастся вытащить нас из этой истории, быть ему рано или поздно на месте старика Бокканегры».
Толомеи приблизился к семейству Барди, которые вполголоса совещались с Боккаччо.
– Ну, сколько, Барди?
Старший из Барди улыбнулся.
– Столько же, сколько и ты, Толомеи.
Сиенец широко открыл свой левый глаз.
– Значит, внесешь вдвое против того, что предполагал?
– Что ж, потерять все до гроша еще хуже, – ответил Барди, пожимая плечами. – Non e vero, разве не так, Боккаччо?
Боккаччо покорно наклонил голову. Но тут же поднялся и отвел в сторону юного Гуччо. После встречи на лондонской дороге между ними установилась какая-то близость.
– Правда, что твой дядюшка может свернуть Ангеррану шею? – спросил мессир Боккаччо.
На что Гуччо с самым важным видом ответил:
– Дорогой Боккаччо, ни разу в жизни я не слышал, чтобы мой дядя обещал то, чего сделать не может.
Когда совещание окончилось, во всех церквах уже отошла вечерня и над Парижем спустилась ночь. Тридцать итальянских банкиров покинули дом Толомеи через маленькую боковую дверцу, выходившую прямо к монастырю Сен-Мэрри. Они шли гуськом, каждый в сопровождении слуги с факелом в руках, и необычная эта процессия, окруженная багровым кольцом пламени, двигалась среди мрака, словно взывая к небесам о сохранении богатств, коим грозила опасность, – покаянное шествие поклонников златого тельца.
Оставшись в своем кабинете наедине с Гуччо, Толомеи подбил общую сумму обещанных взносов – так полководец перед боем подсчитывает наличный состав своих армий. Закончив работу, он удовлетворенно улыбнулся. Полузакрыв глаза, он протянул к камину, где угли уже подернулись пеплом, руки с набрякшими венами и пробормотал:
– Вы еще не победили, мессир де Мариньи.
Потом обратился к Гуччо:
– Если мы выиграем битву, мы потребуем новых привилегий во Фландрии.
Ибо даже перед угрозой полного разорения Толомеи не мог не мечтать о той выгоде, которую он извлечет из пережитого страха и риска. Легко неся перед собой округлое брюшко, он подошел к сундуку, отпер его и достал оттуда кожаный кошель.
– Расписка, выданная архиепископом, – произнес он. – Вспомни, какую ненависть питает к обоим Мариньи его высочество Валуа, вспомни, что говорят об обоих братьях Мариньи, слухи о том, что Ангеррана якобы подкупили фламандцы, – словом, поверь мне, причин вполне достаточно, чтобы вздернуть и архиепископа, и коадъютора... А ты бери лучшего коня и скачи скорее в Нофль, где и спрячешь бумагу в надежное место...
Взглянув прямо в глаза племянника, Толомеи добавил:
– Если со мной случится несчастье, ты, дорогой мой Гуччо, передашь этот дoкумент в руки его светлости Артуа. Он уж сумеет найти ему достойное применение... Только будь осторожен, ибо на наше отделение в Нофле могут напасть лучники...
И внезапно Гуччо, забыв о ждущих его опасностях, вспомнил Крессэ, красавицу Мари и их первый поцелуй у зеленеющего ржаного поля.
– Дядюшка, дядюшка, – живо заговорил он, – мне пришла в голову одна мысль. Я сделаю все, что вам угодно. Но вместо того чтобы ехать в Нофль, я отправлюсь прямо в замок Крессэ, хозяева которого наши должники. В свое время я спас их чуть ли не от гибели – заемное письмо не пустяк. Думаю, что ничто не изменилось, их дочка не откажется мне помочь.
– Чудесная мысль! – подхватил с жаром Толомеи. – Ты взрослеешь, мой мальчик. Настоящему банкиру и доброе сердце должно приносить пользу... Поступай как знаешь. Но поскольку ты нуждаешься в услугах этих людей, негоже ехать к ним с пустыми руками. Возьми несколько локтей материи, затканной золотом, и штуку кружев, которые мне вчера прислали из Брюгге. Это для дам. Кажется, ты говорил, что там есть еще два сына?
– Да, – ответил Гуччо. – Но они страстные охотники и ничем, кроме охоты, не интересуются.
– Великолепно! Тогда отвези им двух соколов, я их велел доставить для Артуа. Ничего, подождет... Кстати...
Толомеи тихонько рассмеялся, но тут же умолк: в голову ему пришла новая мысль.
Он снова нагнулся над сундуком и вытащил оттуда еще один пергаментный свиток.
– Вот счета его светлости Артуа, – начал он. – При случае он не откажется тебе помочь. Но куда вернее будет, если ты, протянув правой рукой прошение, покажешь левой пачку его расписок... А вот долги короля Эдуарда... Не знаю, племянничек, удастся ли тебе разбогатеть при помощи всех этих бумаг, знаю одно – с ними можно наделать немало зла! Итак, в путь! Мешкать не время. Вели седлать коня.
Положив ладонь на плечо юноши, Толомеи наставительно произнес:
– Судьба всех наших компаний в твоих руках, Гуччо, смотри не забывай этого. Хорошенько вооружись и возьми с собой двух людей. Захвати также вот этот мешочек – здесь тысяча ливров: это оружие посильнее всех клинков на свете.
Гуччо обнял дядю с незнакомым ему доселе волнением. На этот раз вовсе не требовалось выбирать себе личину воображаемого героя и разыгрывать роль преследуемого властями заговорщика; роль эта предоставлялась ему самой жизнью; человек мужает, рискуя, и Гуччо становился мужчиной.
Меньше чем через час он уже скакал к воротам Сент-Онорэ в сопровождении двух слуг, отряженных дядей.
Тем временем мессир Спинелло Толомеи, накинув на плечи плащ, подбитый мехом, ибо октябрь выдался холодный, кликнул двух слуг с кинжалами за поясом и факелами в руках и отправился под таким конвоем в особняк, занимаемый Ангерраном де Мариньи, чтобы дать коадъютору генеральный бой.
– Доложите его светлости Ангеррану, что банкир Толомеи хочет видеть его по неотложному делу, – сказал он привратнику.
Толомеи попросили обождать в богато обставленной прихожей – коадъютор жил с чисто королевской роскошью.
– Проходите, мессир, – пригласил его наконец секретарь, распахнув дверь.
Толомеи прошел три просторные залы и очутился лицом к лицу с Ангерраном де Мариньи, который, сидя в одиночестве у себя в кабинете, доедал ужин, не переставая просматривать бумаги.
