Александр Дюма - Цезарь
Цезарь упрекал себя в том, что он пришел объявить войну Помпею на пустынный берег, где его солдаты умирали от голода, в то время как он никак не мог уморить голодом Помпея, которого кормил флот.
Он мог бы перенести войну в Фессалию или в Македонию, в плодородные края, где эти галльские и германские желудки получили бы возможность отъесться; он не сделал этого.
Впрочем, возможно, еще было время. Сципион был направлен в Македонию с двумя легионами. Если Цезарь сделает вид, что последует за ним, то наверняка Помпей, больше, чем когда бы то ни было влюбленный в свою жену Корнелию, не позволит Цезарю уничтожить своего тестя и два его легиона; если же Помпей, вопреки ожиданию Цезаря, переправится за море и вернется в Италию, Цезарь обойдет через Иллирию и явится дать ему бой под стенами Рима.
Так что он начал с того, что позаботился о лечении раненых и больных; затем, под покровом ночи, он отправил раненых, больных и всю поклажу в сопровождении одного легиона и с приказом не останавливаться, пока они не доберутся до Аполлонии.
Основная армия должна была выступить только к трем часам утра.
Но когда армия была извещены об этом, и узнала, что Цезарь принял это решение потому, что она плохо сражалась, среди солдат воцарился траур. Девятый легион, который так легко уступил врагу, охваченный страхом, в полном составе явился к палатке Цезаря и просил его наказать их. Цезарь наложил несколько легких наказаний и утешил своих солдат:
– Вы будете отважнее в другой раз, – сказал он; – но я должен дать вашему страху время успокоиться.
Солдаты настаивали, чтобы им позволили взять реванш немедленно. Цезарь категорически отказал им в этом, и повторил приказ выступить из лагеря в три часа утра. Они зашагали к своему старому лагерю в Аполлонии. Приказ был выполнен в том смысле, в котором он был дан.
Цезарь покинул лагерь последним, с двумя легионами и с трубачами во главе. – Отступать без шума, это значит не отступать, а спасаться бегством. На рассвете Помпей бросил на арьергард Цезаря свою конницу. В лагере Помпея был праздник и ликование. Напрасно Цезарь трубил в свои трубы: Цезарь не отступал, он бежал, он был повержен.
Они взяли пятьсот человек пленных; Лабиен, поклявшийся, что он не сложит оружия, пока его прежний полководец не будет побежден, добился права распоряжаться ими по своему усмотрению; Помпей сделал вид, что подумал, будто это для того, чтобы помиловать их, и отдал их ему. Закон, принятия которого добивался Катон, и который гласил, что ни один римский солдат не будет убит вне поля боя, был презрен.
– Ну что ж, мои старые товарищи, – сказал им Лабиен, – выходит, с тех пор, как мы расстались, вы приобрели привычку бежать от врага?
И он приказал умертвить их от первого до последнего.
Как Цезарь и предвидел, Помпей пустился за ним в погоню. Многие советовали Помпею перебраться в Италию, отвоевать обратно Испанию и вернуть себе тем самым обладание прекраснейшими провинциями империи; но бросить Сципиона, но отдать Восток варварам, но разорить римских всадников, оставив Цезарю Сирию, Грецию и Азию, немыслимо!
Да и, впрочем, разве Цезарь не бежал от него? разве не следовало нагнать его и покончить с этой войной одним махом?
Помпей разослал письма царям, полководцам и городам, как если бы он уже был победителем. Его жена Корнелия с сыном была в Милилене; он послал к ней гонцов с письмами, в которых он сообщал ей, что война уже закончена или почти закончена.
Что же касается друзей Помпея, то их вера в него проявилась любопытным образом. Они уже делили между собой имущество и должности, которые останутся после Цезаря; особенно горячил их честолюбие сан верховного понтифика, который должен был остаться вакантным. Кто же станет верховным понтификом вместо него? Лентул Спинтер и Домиций Агенобарб вполне имели на это право; но Сципион был тестем Помпея.
Чтобы не терять времени даром в ожидании, некоторые отправили своих друзей или своих управляющих в Рим, чтобы те заняли для них дома по соседству с Форумом; тогда они могли бы прямо с порога, так сказать, домогаться должностей, которые рассчитывали просить для себя.
В лагере Помпея занимались тем же, чем восемнадцать веков спустя занимались в Кобленце. У Домиция был уже заготовлен список подозрительных и проект революционного трибунала.
– Составляйте ваши списки проскриптов, – говорил Цицерон, – это всегда пригодится.
– Зачем нам составлять эти списки? – говорили другие эмигранты; – добро было Сулле терять время на составление списков; мы не будем проскрибировать по головам, мы будем проскрибировать целыми толпами.
Но Помпей не так уж торопился довести дело до решающего сражения. Он знал, с кем он воюет; он с давних пор знал этих людей, непобедимых с оружием в руках и привыкших побеждать вместе; но только они постарели, и их можно истощить ожиданием, сломить усталостью. Зачем же он будет напрасно подвергать опасности своих новобранцев, посылая их на бой с этими ветеранами?
Но Помпей не был волен делать то, что хотел. В армии Помпея было столько известных людей, столько именитых граждан, столько высокопоставленных лиц, что хозяевами были все, кроме Помпея.
Только Катон был согласен с ним. Он хотел выждать время, и, в конце концов, уладить все за счет утомления и переговоров; у него все время стояли перед глазами две тысячи трупов в Диррахии и те пятьсот пленников, казненных Лабиеном.
В тот день он укрылся в городе, рыдая и покрывая голову своей тогой в знак траура.
Цицерон насмешничал больше, чем когда бы то ни было, и очень часто Помпею хотелось, чтобы этот безжалостный остроумец перешел в лагерь его врага.
Правда, и многие другие в меру своих сил вторили Цицерону. Наблюдая, как Помпей шаг за шагом следует за Цезарем, от Эпира до Иллирии, они упрекали его в том, что он хочет упрочить его положение диктатора.
– Ему нравится, – говорили недовольные, – что на его утреннем выходе присутствует свита из царей и сенаторов!
Домиций Агенобарб называл его не иначе, как Агамемноном, то есть царем над царями.
– Друзья мои, – говорил Фавоний, – не едать нам в этом году тускульских фиг!
Афраний, который потерял Испанию, и которого обвиняли в том, что он ее продал, интересовался, почему же тогда Помпей не накажет оптового скупщика провинций.
– Избавимся сначала от Цезаря, – говорили всадники, – а уж потом мы избавимся и от Помпея.
Последний же настолько боялся, что, как только Цезарь будет побежден, Катон выступит и потребует от него сложить оружие, что он не дал ему никакого важного поручения и, пустившись в погоню за Цезарем, оставил того в Диррахии. Катон оказался низведен до сторожа над оставленным имуществом.
В конце концов, град насмешек и проклятий в адрес Помпея набрал такую силу, что он решил атаковать Цезаря, как только тот остановится.
Цезарь остановился на равнинах близ Фарсала.
Глава 66
Именно здесь должны были решиться судьбы мира.
Первые дни отступления стали для Цезаря днями тяжелейшей борьбы. Молва о его поражении уже распространилась и вызвала к нему всеобщее презрение: ему отказывали в продовольствии и фураже, и это продолжалось до тех пор, пока он не захватил город Гомфы в Фессалии.
Сделав это, он оказался среди такого изобилия, что его солдаты, уже пять месяцев почти умиравшие с голоду, отпраздновали, благодаря найденным в городских погребах многочисленным амфорам с вином, вакханалию, которая продолжалась три дня.
Наконец, как мы уже сказали, достигнув Фарсала, Цезарь остановился. Помпей расположил свой лагерь на возвышенности напротив лагеря Цезаря. И, однако, здесь его охватило сомнение. Ему было знамение; а мы знаем, какое влияние на события оказывали знамения в античном мире.
Выйдя с совета, где только что был обозначен план завтрашнего сражения, и где Лабиен, командующий конницей, снова повторил свою тожественную клятву не слагать оружия, пока Цезарь не будет полностью повержен, он вернулся в свою палатку, лег и заснул. И ему привиделся сон.
Ему снилось, что он был в Риме, в театре, где народ встретил его громкими рукоплесканиями, и что потом, на выходе из театра, он украшал богатыми трофеями храм Венеры Никефоры. И этот сон, в котором на первый взгляд не было ничего неблагоприятного, тем не менее, мог таить в себе двойственный смысл.
Цезарь был потомком Венеры; эти трофеи, которыми Помпей украшал храм, не были ли они трофеями, отнятыми у него самого? На протяжении всей ночи лагерь сотрясали приступы панического страха; два или три раза часовые бросались к оружию, решив, что их атакуют.
Незадолго до рассвета, когда выставляли караульных, видели, как над лагерем Цезаря, где царили полнейшая тишина и глубочайший покой, пролетел яркий сноп света и упал на лагерь Помпея.
За три дня до этого Цезарь совершил жертвоприношение для очищения своей армии. После заклания первой жертвы прорицатель сказал ему, что через три дня тот вступит в схватку со своим врагом.
