Государи Московские: Воля и власть. Юрий - Балашов Дмитрий Михайлович

Костромы достигли на третий день. Лед еще не вдосталь сковал Волгу, и тут было едва не угодили в лапы татарам, тем паче передовые ратные провалились в широкую полынью и едва выбрались, утопив несколько коней (черная вода шла стремительно и сильно, затягивая отчаянно ржавших животных под лед). В конце концов настелили хворосту, поливши его водой (было студено, и вода сразу схватывалась грудой), раздобыли дощаник, чтобы перевезтись через стрежень реки, и кое-как, мало-помалу переправились на тот берег, разрушая за собою хрупную дорогу свою. Уже подскакавшие татары глядели на русичей с того берега, орали что-то неразличимое, изредка пуская стрелы, двое-трое сунулись в сугон, но тотчас ушли под воду и едва выбрались, а одного так и утянуло под лед…

В Костроме, оторвавшись наконец от погони, мало передохнули и вновь двинулись на север, к Вологде, забираясь все глубже в непролазные северные леса.

И вот тут наконец Василий решился исполнить свой замысел. Он оставил семью и сам, один с сыном, двумя боярами и горстью ратных, поскакал на низ, туда, где за Ярославлем скрывался в лесах старший сын Тохтамыша Зелени-Салтан.

Дальнейшее (о чем ни в каких харатьях не сохранилось сведений) происходило так.

Василий, доскакав до недавно срубленного Плеса, где как раз и прятался Джелаль эд-Дин (спавший с лица, потемневший ликом от недосыпов и почти круглосуточного пребывания в седле), он – хватило ума – прежде, чем явиться к Зелени-Салтану, забрал с собою достаточное число кметей, а явившись к татарину – стоя, до столов, до всего, до того, хищно оскалясь (впрочем – один на один), приказал тому скакать к Сараю и ударить, пока Едигей здесь, – ударить на ставку Булат-Салтана. Зло отмотнув головою, обеими руками взял за плечи монгола и, близко глядя ему в глаза, выдохнул: «Не отсидишься тут! Выдадут! Идигу тебя и до Сарая не довезет, прирежет на месте!» – Тот еще чего-то не понимал, поднял было ладони – скинуть руки Василия, когтисто ухватившие его почти за воротник. – «Дам ратных! Коней! Серебро! Ну! Ханом будешь! Захватишь Сарай, Идигу уйдет!» – Василий почти тряс Джелаль эд-Дина за воротник. И тот начал понемногу что-то понимать.

– Мы с тобою одним арканом повязаны! – кричал Василий, мешая русскую речь с татарской. – Сядешь на трон! Решай! – знал, ведал, что Джелаль эд-Дин ему не друг и другом не будет никогда, но – пусть использует удачу! Считаться будем потом! Пусть спасет Русь, добывая ордынский престол! Ведал, знал, что в случае неудачи Зелени-Салтан тотчас уйдет, что он и сам теперь, неволею, помогает тестю. Но это был единственный выход, единая надея была на этот, с тылу, удар по Орде, а что сын Тохтамыша тотчас обретет сподвижников в левобережье Итиля – Волги, сомневаться не приходилось. За ним стояла легенда, легенда о великом отце, объединившем степь, о наследнике Батыя и Чингиза. «Только не медли, хан, не то потеряешь все! – напутствовал его Василий, провожая в степь. – Считаться будем потом!»

Проводил, почти вытолкал Зелени-Салтана, а сам, как опустошенный куль, едва не свалился ничком. Усталость, напряжение последних дней, все тут сказалось разом. Теперь надо было возвращаться к семье и ждать. И верить, что Владимир Андреич не сдаст города. Надеяться более было не на что.

Софья, едва ли не впервые, узнала на деле страну, в которой ей довелось стать великой княгиней, страну, которой можно было и ужасаться и гордиться, которую можно было или ненавидеть, или любить, но относиться к которой безразлично было нельзя. Добрались до Вологды в санях, не в повозке! На деле ощутила безмерность русских просторов.

Тридцатитысячное войско, меж тем посланное в погоню, не обретя князя, воротилось к Москве. Были взяты затем Дмитров, Верея, Серпухов. Перед татарами все бежало. Разбившись мелкими кучками, степные грабители набирали полон. Сгоняли людей и скотину, грузили сани лопотью, узорочьем и справой. И не редкость было видеть тогда, как один татарин гонит перед собою, повязавши их единым ужищем, до сорока полоняников, а те бредут, спотыкаясь и падая, обливаясь слезами, разлученные с родней, исторгнутые навечно из родимых хором. И многие тысячи повязанных крестьян текло по зимним дорогам Московии, падая, замерзая в пути. Иные, бегая, гибли от холода, иные, пытавшиеся противу стать или просто попавши под руку, падали под саблями степняков, оставаясь лежать на голубом декабрьском снегу.

«Московский летописный свод XV века» прибавляет, что земля была разорена «до Галича и до Белоозера», а это могло быть только в том случае, ежели татары все-таки, идя вдогон за великим князем, перешли Волгу и разоряли уже заволжские места.

Тверская земля пострадала лишь краем: был после Дмитрова взят и разорен Клин. Едигей, впрочем, и не собирался идти к Твери. Тверскому великому князю Ивану Михайловичу он послал приказ двигаться к Москве с пушками, с тюфяками и самострелами, «и со всеми сосуды градобойными, хотя разбивати град Москву». Иван Михалыч поступил мудро: известивши Едигея, что идет, он двинулся с малыми силами из Твери (с небольшою дружиной), якобы выполняя татарский наказ и задерживаясь на каждом привале, а из Клина, не доехав до Москвы, сославшись на нутряную болезнь, вовсе возвратился в Тверь.

В городе была и рать, и добрые воеводы (панику первых дней Владимир Андреич скоро остановил), люди были как-то размещены, как-то накормлены, и не хватало для долгой осады только дров и сена. Брать Москву приступом, без помощи тверичей, в этих условиях не имело смысла, и Едигей это понимал очень хорошо, ни разу даже не подступив к городу. Однако угрожал московитам, что простоит в осаде целую зиму и заставит сдать город, не силой, так голодом.

Простоять ему пришлось, однако, только три недели. И уже 20 декабря Едигей, волоча за собой полон и скот, разоривши по дороге Рязань, ушел в степь. С москвичей он потребовал перед уходом три тысячи рублев откупа, которые можно было бы и не давать, коли бы воеводы заранее прознали про ордынские новости, а точнее сказать, кабы ордынские вести, послужившие причиною Едигеева ухода, вовремя дошли до московских защитников.

Василий Услюмов во время ордынский замятни был в Сарае и видел своими глазами все совершившееся и едва не погиб при этом!

Едигей увел на Русь едва не все войска, и Тохтамышев сын, посланный Василием, усмотрев сию ослабу, не замедлил ею воспользоваться.

Мело. Низко над землею, засыпая юрты, несся с тоскливым пением серо-синий колючий снег. В морозном тумане едва проглядывали сквозь вьюгу приплюснутые тела юрт и стада сбившейся в кучу скотины. Василий как раз выехал с русского подворья к ханскому дворцу, когда почуял беду. Во вьюжном тумане замелькали мохнатые воины, ощетиненные копьями. Стоны метели прорезал низкий горловой крик.

Он понял враз, кто напал и почему, и, пока те громили торг, поскакал опрометью, уйдя дорогою от брошенного аркана и двух пущенных ему вослед стрел, спасать Керима, в юрте коего был еще с утра. Выскакал за город. Мало что различая в тумане, так залепляло лицо снегом, с трудом обнаружил Керимову юрту. Тут еще и не ведали ничего. С трудом уговорил приятеля, не ввязываясь в драку, переждать с дочерьми на русском подворье. Старуха-мать со старшей женой отказались трогаться с места.

– Овец порежут, коней отгонят – помирать станем! Кому мы, две старухи, нужны!

Уже на подворье, куда пробирались задами, минуя бесконечные плетни и дувалы, вызналось от прибывшего вестника остальное: цесаревича, оказывается, обманул проводник, выведя не к ханскому дворцу, а к торгу (то ли обманул, то ли запутался в тумане, но заплатил за это головой). Булат-Салтан успел собрать неколико дружины и теперь отбивается, а на Русь, к Едигею, послал отчаянного гонца с письмом, мол, приходи и спасай!

Теперь что ж? Василий с трудом обмысливал сказанное, не решив еще для себя, что лучше: чтобы Булат-Салтан усидел или погиб? И тогда погибнет Едигей, заклятый враг Тохтамышевых сыновей, что нынче громит его родину? Но добры ли будут до Руси и они, коли захватят ханский престол?