Патрик О'Брайан - Миссия на Маврикий
Полупьяный Мак-Адам вошел в каюту Стивена вечером, перед тем, как «Нереида» и «Стонч», задержанные встречными ветрами, вышли в точку рандеву с «Сириусом» у Иль Де Ла Пасс для штурма последнего. Пощупав пульс Стивена, он заметил: «Все еще чуток ощущается лихорадка, от которой вы пропотели до этого, но я полагаю, вам можно разрешить проветриться на палубе снова завтра… Если после боя останется достаточно палубы…» — вытащив свою карманную фляжку, он плеснул себе добрую порцию в Стивенов стакан для лекарств, а затем, наклонившись, поднял лист бумаги с напечатанным текстом, провалившийся за койку.
— Что это за язык? — спросил он, поднося листок к свету.
— Ирландский, — спокойно ответил Стивен, крайне раздосадованный, что позволил увидеть документ (хотя его миссия уже перестала быть секретом, его уже ставшая рефлексом осторожность была глубоко уязвлена), но старающийся не подать вида.
— Эт' не ирландские буквы, — заявил Мак-Адам.
— Довольно сложно найти ирландский шрифт во французских колониях, думается мне.
— Полагаю, это предназначено тем мерзавцам-папистам на Маврикии, — пробурчал Мак-Адам, имея в виду ирландцев на французской службе. Стивен не ответил, и Мак-Адам продолжил напирать:
— Что тут написано?
— А вы не понимаете по-ирландски?
— Нет, конечно. На что цивилизованному человеку ирландский?
— Возможно, это зависит от того, что понимать под цивилизованным чеовеком.
— Я вам скажу, что я понимаю под цивилизованным человеком! Этта тот, кто валит круглоголовых, кто пьет за короля Билли, кто кричит «Папа!» — и Мак-Адам запел «Уложим круглоголовых!» Скрипучий торжествующий голос терзал обостренный лихорадкой слух Стивена, словно когтями. Стивен был искренне уверен, что Мак-Адам не знает о его католическом вероисповедании, но его раздражение, усугубляемое жарой, шумом, запахами, и невозможностью курить, достигло крайней точки, и, вопреки своим принципам, он выпалил:
— Как жаль, доктор Мак-Адам, что человек ваших достоинств затуманивает свой разум соком винограда.
Мак-Адам, тут же, собравшись с силами, ответствовал:
— Как жаль, доктор Мэтьюрин, что человек ваших достоинств затуманивает свой мозг соком мака!
В своем дневнике этой ночью Стивен записал: «…и его пятнистая физиономия просто таки внезапно прояснилась — поймал меня с лауданумом. Удивлен его проницательностью. Действительно ли я отравляю свой разум? Конечно, нет: просматривая назад эту самую книжку, я не обнаруживаю снижения активности, ни ментальной, ни физической. Памфлет о реальном поведении Бонпарата по отношению к этому и прошлому Папам ничуть не хуже ранее написанного, надеюсь, что и переведен он не хуже. Я редко принимаю тысячу капель — доза, которую едва ли можно сравнить с дозой настоящих пожирателей опиума, или с моей же времен общения с Дайаной. И я могу остановиться, когда пожелаю, и я принимаю его лишь тогда, когда мое раздражение и неудовлетворенность столь велики, что препятствуют моей работе.
Однажды, когда он будет трезв, мне бы надо спросить Мак-Адама, не является ли неудовлетворенность собой, окружающими и самой жизнью обычной среди его пациентов в Белфасте, и не она ли делает их недееспособными? Моя собственная, кажется, растет, признаком является то, что я не чувствую благодарности по отношению к человеку, вытащившему меня из воды. Да, я совершил все приличествующие действия, но я не чувствую реальных добрых чувств к нему, по-человечески ли это? Не вытесняет ли неудовлетворенность саму человечность? Она растет, и, хотя моя ненависть к Бонапарту и его зловещей системе — эффективный стимул, ненависть одна — бесплодна и является плохим основанием для действий. И, лауданум или нет, неудовлетворенность проникает и сквозь мой сон, все чаще она тут, готовая охватить меня с пробуждением.»
Следующее утро оказалось не из таких, хотя последние становились часты. Ночь напролет проведя в тщетном ожидании звуков начала боя или встречи с другими кораблями, Стивен восстал из долгой уютной дремы полностью отдохнувшим и в отличном самочувствии, ощущая, что лихорадка его прошла, и что на него кто-то смотрит через щель в приоткрытой двери.
— Хей! — крикнул он, и испуганный гардемарин, приоткрыв дверь шире, промямлил:
— Наилучшие пожелания доктору Мэтьюрину от капитана, и если доктор достаточно проснулся и чувствует себя в силах, справа по носу — сирена.
Она была уже на траверзе, когда Стивен выскочил к поручням, большое серое существо с круглым рылом и толстыми губами, высовываясь из воды, она смотрела на корабль маленькими, похожими на бусинки глазами. Если это и правда была «она», то у нее должен был быть и «он», ибо левым плавником она придерживала большого серого детеныша. Она быстро оказалась за кормой, продолжая разглядывать судно, но у Стивена было время разглядеть ее пышную грудь, полное отсутствие шеи, волос и ушных раковин, и оценить ее вес где-то в сорок стоунов до того, как она нырнула, вхмахнув над волной широким хвостом. Стивен рассыпался в благодарностях за этот вызов — он всегда мечтал увидеть это существо, облазал все лагуны на Родригесе и на острове у Суматры, но до этого счастливого момента встречал лишь разочарование. Теперь же его мечта исполнилась, причем куда лучше, чем он мог надеяться.
— Рад, что доставил вам удовольствие, — отозвался лорд Клонферт, — и, надеюсь, это будет некоторой компенсацией за мои плохие новости. «Сириус» нас обскакал, смотрите, где он.
Стивен оперся на фальшборт. В четырех или пяти милях по его правую руку виднелось юго-восточное побережье Маврикия, с выдающимся в море Пон дю Диабль. Также по его правую руку, но в сотнях ярдов, вытянулся длинный риф, где-то торчащий над водой, где-то скрытый под белыми бурунами. Одинокий остров возвышался над ним, вырастая из бледных мелких вод за барьером рифа, у дальнего его конца, куда указывал Клонферт, стоял на якоре «Сириус», близко к укреплениям острова, над чьими стенами, ясно видимый в трубу, реял «Юнион Джек».
Несмотря на удовлетворение от реакции Стивена, было видно, что Клонферт глубоко разочарован и очень расстроен.
— Они, должно быть, выиграли лиг двадцать, пока мы лавировали у мыса, — заметил он. — Имей Пим хоть каплю сочувствия, он бы подождал нынешнего вечера, в конце-концов, я ведь одолжил ему своего лоцмана.
Однако, как внимательный хозяин, он отслеживал проявления эмоций, что могли бросить на него тень, и спросил Стивена, не хочет ли он позавтракать.
— Вы очень добры, милорд, — отозвался Стивен, — но, я считаю, мне надо оставаться здесь в надежде увидеть еще одну сирену. Они обычно обнаруживались в мелких модах у рифов, как мне говорили, и я не упустил бы такой случай и за дюжину завтраков.
