Александр Лермин - Сын графа Монте-Кристо
Индейцы вскоре выбили дверь и ворвались в хижину, но тотчас же со страшными криками выбежали оттуда. (Позднее моя жена объяснила мне причину: они увидели трупы и мертвую змею и заключили, что белые убили гадину, почитаемую индейцами, как священное животное, и за это боги поразили их смертью, по воле Великого Маниту. Место, посещаемое Богом, считалось священным.) Увидев, что индейцы чем-то страшно напуганы, я надеялся, что они покинут хижину… Но не тут то было. Они притащили хворосту, свалили его в хижине и подожгли.
Пламя вспыхнуло и мало-помалу охватило весь блокгауз.
Положение мое было отчаянное: мне предстояло или соскочить вниз и сдаться в плен или сгореть. Вскоре я почувствовал отвратительный запах горелого мяса: горели тела моих мертвых товарищей! Я чуть не задохся. И тут пламя пробилось сквозь крышу. От жара разорвало мой карабин, и я, полуживой от страха, свалился вниз!
Индейцы с криком разбежались в разные стороны: сначала они приняли меня за злого духа и лишь потом убедились, что имеют дело с белым.
Теперь судьба моя была решена: индейцы схватили меня, связали и потащили за собой. Я покорился своей участи, желая, однако, скорее умереть, и, наконец, потерял сознание. Когда я очнулся, уже наступила ночь. Крепко связанный по рукам и ногам, я лежал на земле.
У костра, спокойно покуривая трубки, сидели арикарасы и временами с радостью поглядывали на Ту-Сан-Ба — он был привязан к столбу, около него сидела Краса Лугов.
Я ничего не ел уже около суток, меня томил мучительный голод, и я решился заговорить с краснокожими:
— Эй, приятели,— крикнул я по-английски,— вы что, хотите меня уморить голодом?
Тотчас же мне стало ясно, что я сделал глупость: один из индейцев, казавшийся предводителем шайки, встал, скрестил руки на груди и серьезно посмотрел на меня. Он переговорил на непонятном для меня наречии с другими индейцами и затем обратился ко мне.
«Что тебе нужно, бледнолицый?» — спросил он на ломаном английском.
«Я голоден, дайте мне поесть. За что вы связали меня? Что я вам сделал худого?»
«Ты враг нашего племени!»
«Я? С чего это вы взяли?»
«Ты умертвил священную змею».
«Черт бы ее побрал! Ждать мне надо было, что ли, пока она убьет меня?»
Кажется, я рассуждал совершенно здраво, но краснокожие подняли громкий крик и с угрозами подступили ко мне.
«Ты убил,— крикнул один из них, грозя мне кулаком,— и за это мы убьем тебя!»
«Да за что? Разве я не ваш брат?»
«Никогда краснокожий и бледнолицый не будут братьями…»
Все мои слова были напрасны. Дикари бешено кричали и грозили мне томагавками.
Предводитель снова заговорил, между ним и остальными завязался спор. Позднее я узнал от Красы Лугов, что было решено меня оскальпировать и изжарить — просто так, для препровождения времени, так как краснокожие не едят мяса белых. Но последнее обстоятельство в данном случае для меня не имело большого значения.
Затем краснокожие принялись танцевать, я же снова потерял сознание и пришел в себя лишь тогда, когда чья-то рука коснулась моего лба. Кругом была тишина. Веревки, которыми индейцы связали меня, были разрезаны, и я снова мог пошевелиться.
Я протянул руку и наткнулся на стену.
«Есть тут кто-нибудь?» — крикнул я.
Ответа не было.
«Сжальтесь! — крикнул я громче.— Я умираю от голода.»
Раздался шорох, и чей-то голос произнес:
«Тише — опасность!»
«Кто ты?» — спросил я, дрожа.
«Краса Лугов. Ту-Сан-Ба убит, сжарен и съеден: дикарей потревожили… убежали!»
Затем тот же голос произнес:
«Надо вставать!»
Я повиновался. Краса Лугов подняла меня, как ребенка, и я вспомнил, как носила меня на руках мама. Индеанка донесла меня до края поляны, затем опустила на землю.
«Я голоден»,— снова прошептал я, указывая на рот. Женщина посмотрела на меня с недоумением, и я вспомнил, что здесь, в их лесах, все еще не построены рестораны.
В эту минуту г-жа Бартон, до сих пор внимательно слушавшая рассказ мужа, вышла из каюты, и г-жа Караман спросила капитана, переминилась ли с того времени его жена.
— Значительно! — ответил с сияющим от восторга лицом капитан.— Она очень похорошела.
Гувернантка не выдержала — закрыла лицо платком и, сдерживая смех, ушла в свою спальню.
— Я очень рад, миледи,— сказал после ее ухода капитан,— что мы с вами остались наедине. Не каждый способен оценить ту жертву, которую принесла для меня Краса Лугов.
— Продолжайте, пожалуйста,— сказала ему Клари.
— Вдруг индеанка исчезла,— снова начал Бартон,— и вскоре вернулась с чем-то, завернутым в листья. Она развернула их и со вздохом подала мне несколько кусков жареного, еще теплого мяса.
Я с жадностью принялся за еду — жаркое показалось мне превосходным. Краса Лугов печально смотрела на меня. Мне подумалось, что и она голодна, и я, сконфуженный, предложил ей кусок мяса.
«Не хочу есть»,— сказала она и покачала головой.
Я объяснил ей, что не буду есть, если она не составит мне компании. Слова мои убедили ее: она тоже принялась за еду, и когда мясо было съедено, я спросил, откуда она его взяла.
Краса Лугов печально склонила голову:
«Ту-Сан-Ба сжарен… дикари потревожены, не съели… Ту-Сан-Ба — мой муж…»
Праведный Боже! Так это было человеческое мясо! Краса Лугов пожертвовала для меня своим жареным супругом! Можете ли вы, миледи, привести из истории другой пример подобного героизма?
— Нет, не могу,— ответила Клари.
— Я был в этом уверен, я…
Дверь каюты отворилась, и вошел Петр.
— Капитан,— сказал он,— мы подходим к рейду Бона.
Клари вздохнула свободнее: с нее точно свалилось тяжелое бремя.
— Вы понимаете, миледи,— настаивал Бартон,— что после этого я обязан был жениться на индеанке.
— Само собой разумеется.
— Она приняла христианство и вместо индейского имени Краса Лугов назвалась Лилли.
— Милейший капитан,— перебила его Клари решительно,— позаботьтесь теперь о высадке и помните ваше обещание: мы немедленно отправляемся в пустыню.
— Куда и когда будет угодно, миледи.
Бартон ушел.
Мы же посмотрим теперь, что происходило на борту Зимородка».
32. Прощальный привет Мальдара
Яхта неслась, как стрела, и скоро на горизонте показался алжирский берег. Узнав об этом, Монте-Кристо и Сперо вышли на палубу.
Город Бон, расположенный на холме, был очень красив. Сперо с восторгом воскликнул:
— О, батюшка, как там, должно быть, хорошо!
Граф положил руку на плечо сына и серьезно сказал:
