Альфред Мейсон - Пламя над Англией
Глава 32. Четверг
Было утро четверга.
Проспав час и с трудом поднявшись с острых камешков, Робин добрался до дома корабельного плотника, построившего для него «Милость Божью». Его умоляли поесть, отдохнуть, рассказать о своих приключениях и выслушать о роли его кораблей в боевых действиях под руководством лорда Хауарда, но он спешил, терзаемый тоской по дому, и не поддался на уговоры. Заняв деньги, одежду и лошадь, юноша в десять утра уже находился рядом с маяком на Пербек-Хиллз, где все еще тлел огонь, и смотрел вниз на деревья, окружающие Эбботс-Гэп, и море, блестящее в солнечном свете, сквозь слезы, затуманивающие его взгляд. Он скорбел о том, что рядом с ним не скачет Джордж Обри, но его горе смешивалось с восторгом — ведь Робин долгие месяцы едва осмеливался мечтать, что когда-нибудь вновь увидит эту волшебную долину.
Дома, казалось, его ждали, ибо как только копыта его лошади застучали по гравию перед сторожкой, дверь распахнулась, и на пороге появился улыбающийся Дэккум. Однако, очевидно, ожидали не Робина, так как Дэккум, увидев его, застыл, словно превратившись в камень, затем издал радостный вопль, зазвонил в колокол, как будто начался пожар, и ринулся во двор с криком:
— Кейт! Кейт! Это вернулся мастер Робин!
Робин передал лошадь конюху и прошел через сторожку во двор. Он ожидал увидеть все запущенным и неприбранным, как и полагалось в доме без хозяина, но, оглядевшись, застыл в изумлении. Ибо никогда еще юноша не видел такой чистоты и аккуратности, такого обилия цветов. Кейт сбежала вниз со слезами радости, струившимися по лицу. Он поцеловал свою старую няню, благодарившую Бога и тут же начинавшую жаловаться. Ее воспитанник был худ, измучен и грязен, как бродяга! Отведя Робина в дом, она заставила его отмыться в горячей ванне, отправила кухарку на кухню, и, перешептываясь и обмениваясь загадочными улыбками с Дэккумом, приготовила в туалетной такую одежду, какой Робин уже давно не носил. Когда он вошел в халате в комнату, экономка еще была за работой.
— Кейт! — воскликнул Робин. — Ведь это мой лучший костюм! Я купил его для визита в Хилбери-Мелкум и никогда не надевал с тех пор.
— А когда же вам носить лучший костюм, если не в этот благословенный день? — упрямо возразила Кейт. — Ведь сегодня четверг.
— Четверг? Ну и что из этого?
— Не мне говорить вам, мастер Робин. Одевайтесь немедленно!
С ним обращались, как с маленьким мальчиком, которому просто приснились все опасности и приключения. Это смягчило Робина.
— Хорошо, Кейт, — согласился он. — За обедом ты увидишь такого щеголя, который словно собирается пробудить к себе зависть у всего королевского двора. Но потом мне понадобятся одежда попроще и высокие сапоги.
Кейт усмехнулась.
— Стало быть, мастер Робин, вы собираетесь после обеда ездить верхом? — осведомилась она.
— Безусловно, собираюсь, — ответил Робин.
— Ну еще бы, — засмеялась Кейт, словно тот факт, что Робин намеревался после обеда отправиться из дому верхом, был уморительно веселым.
— И, Кейт, пришли ко мне Дэккума. Он расскажет мне новости, пока я буду одеваться.
Дэккум, несомненно, подслушивал под дверью, так как он тотчас же вошел в комнату.
— Мастер Робин после обеда выедет верхом, — заявила Кейт. — Так что ему нужны высокие сапоги и костюм для верховой езды.
Для Дэккума это известие оказалось таким же комичным, как и для Кейт. Рот его расплылся до ушей.
— Ну конечно! Мастер Робин сегодня выедет верхом, — сказал он.
— Разумеется, Джон Дэккум, — кивнула Кейт.
— Мы ведь в этом не сомневались, — подхватил слуга.
Степенный старик был вовсе не склонен к смеху, а теперь он просто трясся от него.
— Послушайте, вы, оба! — сердито воскликнул Робин, покраснев и надеясь, что румянец скроет загар. Он вовсе не хотел, чтобы его поддразнивали из-за намерения нанести визит в Уинтерборн-Хайд. — Прекратите, наконец!
Они умолкли, и Робин, расчесывая волосы, стал расспрашивать Дэккума о новостях. В Англии не боялись испанцев. Елизавета устроила смотр своим войскам в Тилбери167 и, хоть и привыкла к замысловатым и двусмысленным фразам, обратилась к ним с такой простой и искренней речью, что вся страна воспылала любовью к своей королеве и гордостью за нее.
— А мой маяк горел, Дэккум?
— Еще как, мастер Робин! Это был лучший маяк на побережье. А как по-вашему, мастер Робин, кто стоял рядом с ним и кричал от радости громче всех?
— Ну, так кто же? — с улыбкой осведомился Робин, не сомневавшийся в том, чье имя будет названо. Но он оказался неправ.
— Кто же, как не эти папистские блюдолизы, сэр Роберт Бэннет и его сынок Хамфри.
Натягивавший чулки Робин резко обернулся.
— Они были там?
— Да, и кричали вовсю, чтобы удержать головы на плечах, мастер Робин!
— И мистер Стаффорд, разумеется, тоже? — спросил юноша.
— О, нет, сэр! Мистера Стаффорда будут судить и повесят.
— Как?!
— Все по закону, мастер Робин! Никаких испанских штучек. Сначала будут судить, а потом повесят и четвертуют! Я слыхал, что на четвертовании особенно настаивают. В народе говорят, что королева чересчур мягко поступает с изменниками, когда их только вешают, а иногда даже и этого не делают. Но мистера Стаффорда казнят до того, как об этом узнает ее величество.
Робин отпустил Дэккума и погрузился в молчание. Он оделся, как требовала Кейт, в камзол и штаны из голубого бархата с золотыми пуговицами, натянул на ноги длинные белые шелковые чулки и надел белые бархатные туфли с розами. Шею окружал белый батистовый рюш, а на плечах висела золотая цепь. Затем юноша взял кинжал в ножнах, который носил под рубашкой со времен трагического вечера в Мадриде.
Когда Робин вышел в коридор, он нашел там ожидающих его Дэккума и Кейт. Экономка присела в реверансе, а Дэккум низко поклонился, после чего оба захлопали в ладоши. Юноша с глянцевыми каштановыми волосами, загорелым лицом над сверкающим белизной воротником и стройной фигурой был настолько красив, что мог бы очаровать принцессу из волшебной сказки. Серьезное выражение лица и глаз казалось особенно волнующим.
— Мне нужно сделать кое-что, прежде чем я спущусь к обеду, — мягко произнес он.
Робин направился в библиотеку, где стояла скамеечка для молитв; висевшее над ней распятие из слоновой кости он отдал Синтии, чтобы она помнила о нем. Это распятие некогда принадлежало Джорджу Обри. Осторожно закрыв дверь, юноша извлек из ножен кинжал с кровью его отца на клинке и повесил его там, где ранее висело распятие. Это должно было служить не только памятником, но и символом того, что отмщение и наказание принадлежат Богу, а также молитвой, чтобы его возвращение домой не было запятнано чувством злобы и ненависти.
