Александр Дюма - Изабелла Баварская
Королева и герцог, со своей стороны, занимали Шампань, Бургундию, Пикардию и часть Иль-де-Франс; Санлис держал сторону бургундцев, Жан де Вилье сеньор де Л’Иль-Адан распоряжался в Понтуазе, но поскольку он был не в ладах с коннетаблем, обращавшимся с ним высокомерно, то отдал этот город, расположенный всего в нескольких лье от Парижа, герцогу Бургундскому, — тот выслал туда подкрепление, а правителем оставил де Л’Иль-Адана.
Остальная часть Франции, которою от имени короля и дофина правил коннетабль, была не в силах противостоять врагу, ибо к графу Арманьякскому, подтягивавшему свои войска к столице королевства, то и дело поступали жалобы от жителей городов и селений, где проходили его солдаты, что те их грабят; солдаты и впрямь были голодны и давно не получали жалованья. Недовольство стало всеобщим, коннетабль не знал, кого ему больше бояться: своих или чужих.
Герцог Бургундский, отчаявшись овладеть Парижем силой, решил воспользоваться недовольством, которое вызывала политика короля — этим недовольством король был обязан коннетаблю, — и обеспечить себе поддержку в городе. Преданные ему люди тайком проникли в Париж, группа заговорщиков готовилась открыть ему ворота Сен-Марсо. Некий служитель церкви и кучка горожан, живших поблизости, сделали вторые ключи от ворот и послали к герцогу человека, дабы предупредить о дне и часе задуманного предприятия. Исполнение задуманного герцог возложил на Гектора де Савеза, выказавшего храбрость и ловкость в деле похищения из Тура королевы, а сам с шестью тысячами человек отправился ему на подмогу.
В то время как вся эта армия в полнейшем молчании движется на Париж, чтобы осуществить дерзкий замысел, мы проведем читателя в огромную залу замка Труа-ан-Шампань, где держит свой двор королева Изабелла, окруженная бургундской и французской знатью.
Тот, кто увидел бы королеву восседающей в раззолоченном кресле в этой готической зале, выставившей напоказ всю роскошь бургундского дома; тот, кто увидел бы, как одному она улыбается, другому грациозно протягивает прекрасную руку, третьему говорит приветливые слова, — ужаснулся бы, заглянув в ее душу, кипевшую ненавистью и сотрясавшуюся от жажды мщения, а также той борьбе, которую выдерживала эта гордячка, обуздывая бушевавшие в ней страсти, что составляло удивительный контраст с величавым спокойствием ее чела.
Чаще других она обращается к молодому сеньору, стоящему по правую руку от нее: он приехал последним, его зовут Вилье де Л’Иль-Адан. Он тоже прячет под приветливой улыбкой и ласковыми словами ненависть и планы отмщения, часть из которых уже осуществил, отдав герцогу Бургундскому город, порученный его заботам. А герцог Бургундский, подумав: кто изменил однажды, изменит и в другой раз, — не взял его с собой в Париж и, сделав вид, что оказывает ему большую честь, отправил его к королеве.
Немного позади, справа и слева, оперевшись на край кресла королевы, стоят в полупочтительной-полусвободной позе и вполголоса разговаривают о чем-то два наших старых знакомца — де Жиак и де Гравиль: заплатив выкуп, они вольны были вернуться к своей прекрасной повелительнице и предложить ей свою любовь и меч. Всякий раз, как она обращает свой взор в их сторону, ее чело хмурится: ведь они боевые соратники шевалье де Бурдона; когда они вдруг произносят имя несчастного молодого человека, оно скорбным эхом отдается в ее сердце, что вопиет о мщении.
Внизу, по левую сторону от ступеней, которые возносят над всеми, словно трон, королевское кресло, расположились Жан де Во, Ле Шатлю, де Л’Ан и де Бар. Жан де Во рассказывает, как несколько дней назад они с его родственником Гектором де Савезом захватили в церкви Шартрской Божьей Матери Гелиона де Жаквиля и убили его, в чем они могут поклясться. Чтобы не замарать алтарь кровью, они вытащили де Жаквиля из церкви и, несмотря на мольбы, несмотря на обещание выкупа в пятьдесят тысяч экю золотом, нанесли ему столь тяжелые раны, что спустя три дня он скончался.
Позади сеньоров полукругом стоят разодетые пажи, цвет их платья соответствует цвету платья их сеньора или дамы; они тихо беседуют — об охоте, о любви.
Время от времени над шуршанием одежд и жужжанием голосов возвышался голос королевы; все тотчас же умолкали, и каждый мог отчетливо слышать вопрос, который она обращала к кому-нибудь из сеньоров, и его ответ. Затем возобновлялся общий разговор.
— Так вы настаиваете, мессир де Гравиль, — полуобернувшись и прервав на миг общую беседу, сказала королева, обращаясь к сеньору, который, как мы заметили, стоял немного позади, — итак, вы настаиваете, что наш кузен д’Арманьяк поклялся Девой Марией и Иисусом Христом, что, пока он жив, мы не увидим на нем красного креста Бургундского дома, который мы, его повелительница, согласились принять как знак единения наших мужественных и верных защитников?
— Это его собственные слова, ваше величество.
— И вы, мессир де Гравиль, не загнали их ему обратно в глотку рукояткой вашего меча или кинжала? — сказал Вилье де Л’Иль-Адан тоном, в котором сквозили нотки зависти.
— Во-первых, у меня не было ни меча, ни кинжала, сеньор де Вилье, ведь я был пленником. А во-вторых, такой превосходный воин внушает противнику, как бы храбр тот ни был, нечто вроде почтения. Впрочем, мне известен некто, кому он адресовал более жестокие слова, чем те, что произнес я; тот человек был свободен, у него были и кинжал, и меч, однако он не осмелился, если я не ошибаюсь, последовать совету, который он только что дал мне, и выказанная им смелость сейчас, когда тут нет коннетабля, теряет в цене; так, я полагаю, думает и наша повелительница — королева.
И де Гравиль продолжал спокойно беседовать с де Жиаком.
Де Л’Иль-Адан сделал нетерпеливое движение; королева остановила его.
— Мы не заставим коннетабля нарушать его клятву, не правда ли, мессир де Вилье? — сказала она.
— Государыня, — отвечал де Л’Иль-Адан, — я, как и он, клянусь Девой Марией и Иисусом Христом, что лишу себя пищи и сна, если не увижу собственными глазами коннетабля Арманьякского с красным крестом Бургундского дома; и, если я нарушу эту клятву, пусть Бог лишит меня своей милости и душа моя не будет знать покоя ни на этом свете, ни на том.
— Мессир де Вилье, — обернувшись к нему и насмешливо глядя сверху вниз, сказал барон Жан де Во, — дает обещание, которое не составит большого труда выполнить; ведь прежде чем к нему придет сон и он вновь почувствует голод, мы узнаем — узнаем уже сегодня вечером, — что его высочество герцог Бургундский вошел в столицу, и тогда коннетабль будет счастлив на коленях вручить королеве ключи от города.
