Бернард Корнуэлл - Еретик
— Меня послал граф Нортгемптон.
— Понятно, — сказал Планшар, судя по тону, понявший, что Томас уклоняется от ответа. — А у графа были на то свои причины, не так ли?
Томас промолчал. Он увидел во дворе Филена и поднял руку в знак приветствия; коредор улыбнулся в ответ, улыбка эта говорила о том, что его сын, как и Женевьева, раненный стрелой, идет на поправку.
Планшар продолжал настойчиво спрашивать:
— У графа были на то причины, Томас?
— Кастийон-д'Арбизон раньше принадлежал ему. Он решил вернуть свое владение.
— Городок принадлежал ему очень недолго, и мне трудно поверить, что графу так мало земли, что ему потребовалось посылать людей и захватывать захолустный городишко в Гаскони, — язвительно заметил Планшар. — Тем паче после того, как в Кале подписали перемирие. Нет уж, если он послал тебя сюда, невзирая на перемирие, на то должна была быть особая причина. Разве не так?
Аббат умолк. Томас тоже молчал, и его упрямство вызвало у клирика улыбку.
— Ты не помнишь, что говорится дальше в псалме, который начинается «Dominus reget me»?
— Кое-что помню, — неопределенно сказал Томас.
— Тогда, может быть, ты знаешь слова псалма «Calix meus inebrians»?
— Чаша моя преисполнена, — произнес Томас. — Она опьяняет меня, — уточнил он.
— Видишь ли, Томас, сегодня утром я взглянул на твой лук. Просто так, из праздного любопытства. Мне много доводилось слышать об английских боевых луках, но я давно уже их не видел. Так вот, у твоего лука есть особенность, которую вряд ли встретишь у другого. Серебряная пластинка. Да не простая, а с гербом Вексиев.
— Мой отец был Вексий, — сказал Томас.
— Выходит, ты благородного происхождения?
— Я незаконнорожденный, — ответил Томас. — Незаконнорожденный сын священника.
— Твой отец был священником? — удивился Планшар.
— Священником, — подтвердил Томас. — В Англии.
— Я слышал, что кто-то из семейства Вексиев бежал туда, — заметил Планшар, — но это случилось много лет тому назад, не на моей памяти. И зачем же теперь Вексий возвращается в Астарак?
Томас промолчал. Мимо с мотыгами и кольями прошли на работу монахи.
— Куда унесли мертвого графа? — спросил лучник, пытаясь уклониться от ответа на вопрос аббата.
— Его, разумеется, должны отвезти в Бера и похоронить в фамильной усыпальнице рядом с предками, — ответил Планшар. — Плохо, что к тому времени, когда тело доставят в собор, оно уже провоняет. Я помню, как хоронили его отца: стояла такая вонь, что большинство провожающих сбежали из храма на воздух, не дождавшись конца отпевания. Так о чем это я спрашивал? Ах да, почему Вексий вернулся в Астарак?
— А почему бы и нет? — спросил Томас.
Планшар встал и поманил его.
— Идем, Томас, я хочу тебе кое-что показать.
Он повел Томаса в монастырскую церковь. Вступив в храм, аббат окунул пальцы в чашу со святой водой и сотворил крестное знамение, преклонив колено перед главным алтарем. Томас, чуть ли не в первый раз в жизни, не сделал того же. Он был отлучен, отсечен от тела церкви, отринут ею, а потому ее обряды и ритуалы существовали не для него. Лучник последовал за аббатом через широкий пустой неф к нише за боковым алтарем, где Планшар массивным ключом отомкнул маленькую дверцу.
— Внизу будет темно, — предупредил старик, — а у меня нет фонаря, так что ступай осторожно.
В тусклом свете, падавшем сверху на ступени, они спустились вниз, и, когда Томас добрался до нижней, Планшар поднял руку.
— Подожди там, — сказал он, — сейчас я кое-что тебе принесу. Там, в сокровищнице, ты ничего не разглядишь, слишком темно.
Ожидая, Томас озирался по сторонам, и, когда его глаза привыкли к мраку, он разглядел восемь сводчатых ниш, а когда понял, что это не просто крипта, а набитый костями склеп, в ужасе отшатнулся. Под сводами громоздились белеющие кости, таращились пустыми глазницами черепа. Лишь в восточном углу пространство под аркой оставалось полупустым, оно, видимо, предназначалось для тех братьев, что ныне служили в церкви и молились сейчас наверху. То было подземелье мертвых, преддверие Небес.
Томас услышал звук поворачивающегося ключа, потом снова послышались шаги аббата, и Планшар протянул ему деревянную шкатулку.
— Поднеси ее к свету, — сказал он, — и посмотри. Граф пытался украсть ее у меня, но, когда его привезли к нам в лихорадке, я снова забрал ее себе. Можешь рассмотреть?
Томас поднес шкатулку к слабому свету, который проникал сквозь лестничный проем, и увидел, что она очень старая, высохшая и некогда была окрашена изнутри и снаружи. Ему сразу бросились в глаза полустертые, но так хорошо знакомые слова. Слова, преследовавшие его с тех пор, как умер его отец.
«Calix meus inebrians».
— Говорят, — аббат забрал шкатулку у Томаса, — что ее нашли в часовне замка, принадлежавшего семейству Вексиев, она лежала на алтаре в драгоценной раке. Но когда ее обнаружили, она была пуста, Томас. Понимаешь? Пуста.
— Она была пуста, — повторил за ним Томас.
— Кажется, — сказал Планшар, — я знаю, что привело тебя, отпрыска рода Вексиев, в Астарак. Но здесь нет того, что ты ищешь. Ничего нет, Томас. Шкатулка была пуста.
Он положил шкатулку в сундук, запер массивную крышку и повел Томаса назад, наверх в церковь. Надежно заперев дверь сокровищницы, аббат жестом предложил англичанину присесть с ним на каменном уступе, проходившем по периметру пустого нефа.
— В шкатулке ничего не было, — настойчиво повторил аббат, — хотя ты, несомненно, думаешь, что прежде в ней что-то лежало. Как я догадываюсь, ты прибыл за той вещью, которая в ней хранилась.
Томас кивнул. Некоторое время он молча смотрел на двух послушников, подметавших широкие каменные плиты церковного пола шуршащими, жесткими буковыми вениками, а потом добавил:
— А еще я пришел, чтобы найти убийцу. Человека, который убил моего отца.
— Ты знаешь, кто это сделал?
— Мой кузен. Ги Вексий. Мне говорили, что он называет себя графом де Астарак.
— И ты думаешь, что он здесь? — с удивлением спросил Планшар. — Я никогда не слышал о таком человеке.
— Я думаю, он явится, как только узнает, что я здесь, — сказал Томас.
— И ты убьешь его?
— Допрошу его, — ответил Томас. — Я хочу узнать у него, почему он решил, что мой отец владел Граалем.
— А твой отец и вправду владел им?
— Не знаю, — откровенно признался Томас. — Мне кажется, сам он в это верил. Хотя временами у него случались приступы безумия.
— Безумия?
В голосе спрашивающего звучало искреннее сочувствие.
