Рассел Уитфилд - Гладиатрикс
Лисандра знала, что хороший раб должен исправно делать свою работу, но при этом не мозолить хозяину глаза. Примерно так обстояло с илотами в Спарте. Они существовали только для того, чтобы служить.
Ну да, Лисандра и сама теперь считалась рабыней, но можно ли было ее сравнивать с той бессловесной скотиной?
Конечно, предстоявшая встреча с Фронтином заставила бы более слабую женщину почувствовать себя ничтожной невольницей, но спартанка вдруг поняла, что его внимание привлекли именно ее красота и духовная сила. Противно, но очень даже понятно. Мужчины ею восхищались, отрицать это было бы глупо. Взять хоть Катуволька. Разве он не признался ей в своих чувствах и не впал в глубокое уныние, встретив отказ? А жадные взгляды с трибун, а каждодневные брачные и иные, вполне безнравственные предложения?..
Она вошла в триклиний, думая о том, что Фронтин, в общем, просто вел себя как пристало римлянину, облеченному властью. Он протягивал руку и брал все, что ему понравилось. Так поступали все богатые и влиятельные граждане империи.
Размышления Лисандры были прерваны. К ней, широко улыбаясь, подошел немолодой мужчина.
— Ахиллия Спартанская!.. — проговорил он.
Этот человек несколько уступал Лисандре ростом. Возраст и непогоды избороздили его лицо морщинами.
— Я — Секст Юлий Фронтин.
— Приветствую тебя, — кивнула Лисандра.
— Ты прекрасна, словно Венера, — сказал он, используя неверное римское наименование Афродиты.
Лисандра не могла понять, отчего римляне, полностью перенявшие эллинский пантеон, вдруг решили придумать богам новые имена. Неужели они думали, что так никто не догадается о подлоге?..
— Впрочем, думается, тебе больше подошло бы сравнение с Минервой, — продолжал Фронтин. — Итак, богиня-воительница спустилась с Олимпа, чтобы почтить нас своим присутствием…
Сравнение с богиней, которой Лисандра некогда служила, несло в себе бездну иронии. Гладиатрикс еле удержалась от усмешки, вызванной этой невольной остротой.
— Благодарю за добрый прием, — склонив голову, ответила она. — Спасибо за такие слова обо мне, Секст Юлий Фронтин.
— Просто Секст. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Я нахожу эти тройные имена ужасно длинными, а тебе как?
— Зато они очень римские.
— Я смотрю, не очень-то ты жалуешь Рим и римлян, — сказал Фронтин, ведя ее к ложам, выстроенным отдельным полукругом. — Оно и понятно, учитывая твое нынешнее положение.
— Ошибаешься, правитель, — возразила она, намеренно используя его титул.
Девушка не собиралась закатывать сцен, ибо пренебрегать внешним приличием было бы очень не по-спартански, но и не видела оснований дружески доверяться этому человеку.
— Я восхищаюсь Римом и вижу в нем естественного наследника эллинистических идеалов, хотя и сработанного очень топорно.
Фронтин удивленно поднял брови и жестом велел подавать вино.
— Топорно? В твоих устах, дорогая моя, это почти похвала. Я наслышан о Спарте как о наименее культурном из эллинских городов.
Лисандра пригубила вина, глядя на правителя поверх кубка.
— Если понимать под культурой бесчисленные статуи, монотонную риторику и власть демоса — да, тогда твое наблюдение верно. Эти, с позволения сказать, качества вполне присущи Афинам. Но если считать культурой честь и достоинство, прямые речи и доблесть в бою — тогда моему родному городу равных не будет!
Ей показалось, что речь вышла неплохая, тем более что Рим по сути своей был государством воинов.
Фронтину, судя по всему, ее ответ тоже понравился.
Он улыбнулся, поднес чашу к губам и сказал:
— Радуйся, победительница! Кажется, я понял, что делает тебя такой опасной на арене. Твой язык так же остер, как и меч!
— А по-моему, это оскорбительно, — встрял в разговор мужчина помоложе.
— Гай Минервин Валериан, — представил его Фронтин. — Трибун Второго легиона, носящего имя Августа.
— Что показалось тебе оскорбительным, трибун? — спросила Лисандра.
— То, что женщина вздумала высказываться о вещах, которые не способна понять!
— Правитель пригласил меня за этот стол, трибун, и повел разговор о том, в чем, как ему известно, я разбираюсь. Я не собираюсь сидеть и глупо хлопать глазами, прикидываясь ничего не понимающей дурочкой.
Тут она быстро покосилась на Фронтина и увидела, что правитель наблюдал за ними, явно забавляясь перепалкой.
— Кто угодно может произнести несколько хорошо заученных фраз, госпожа моя, — издевательски хмыкнул Валериан. — Если греческих рабов за что и ценят, так только за их познания.
— Что ж, римлян, равных нам по знаниям и уму в самом деле немного найдется. — Губы Лисандры скривились в едва заметной улыбке.
Валериан налился краской от гнева.
— Я краем уха услышал, как ты тут болтала о боевой доблести своей страны, — проговорил он. — Если она и впрямь так могуча, то как вышло, что сегодня она — всего лишь частица империи?
— Спарта является государством, зависимым от Рима, но не его частью, трибун, — поправила Лисандра. — Ответ же на твой вопрос — воля Посейдона и прикладные науки.
— Это как? — вмешался Фронтин, и его вскинутая ладонь пресекла дальнейшие реплики Валериана.
— Воля Посейдона, правитель, была явлена в виде землетрясения. После войны с Афинами мой город был главенствующей силой в Элладе, а стало быть, по реалиям тех времен, — и во всем мире. Но Спарта никогда не обладала многочисленным населением. Поэтому потери, причиненные землетрясением и многочисленными войнами, которые мы вели, оказались поистине невосполнимыми. Удержать положение, завоеванное Спартой, было невозможно, хотя наши воины всегда были величайшим украшением полей битв.
— А прикладные науки? — поинтересовался Фронтин.
Лисандре показалось, что премудрости, изрекаемые ею, производили на него примерно такое же впечатление, как если бы человеческим языком вдруг заговорила собака.
— Прикладные науки движут войну, правитель, — продолжала она. — По мере того как полководцы призывали под свои знамена все новых воителей, эллинская фаланга стала устаревать. Давать оружие лишь мужам, обладавшим собственными земельными наделами, оказалось недостаточно. Люди низшего звания составили легкую пехоту, заметно возросла роль конного войска. Филипп Македонский поднял фалангу на новый уровень развития, получив воинский строй, равного которому еще не знал мир. То, что его сын сокрушил варваров-персов, есть свидетельство не только гениальности самого Александра, но и мудрости его отца, создавшего непобедимую армию.
