Лариса Склярук - Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник)
– О, – изумленно сказал Бенедикт и, оглянувшись по сторонам, увидел внимательные глаза Войтека. Он протянул руку к Войтеку, намереваясь показать кольцо и разделить с хозяином свое удивление. В очаге ярко вспыхнуло пламя и осветило лиловый зрачок. Камень сверкнул, из его глубины к самой поверхности поднялся и прояснился глаз, строго глядящий на Бенедикта.
Глаза самого Бенедикта округлились, он ужаснулся и, не сводя взгляда с камня, попытался поднять правую руку и осенить себя крестным знамением. Но рука безвольно упала, в глазах потемнело. И, стукнувшись лбом о дерево стола, Бенедикт повалился ничком на лавку, а затем, не удержавшись полным телом на узкой лавке, съехал с нее под стол.
* * *Очнулся Бенедикт от холода. На нем почему-то не было его шерстяной коричневой рясы. Вместо нее он был одет в просторную, когда-то, видимо, белую, но теперь затертую грязную рубаху и широкие штаны. Обувь на деревянной подошве тоже куда-то исчезла. Босые ноги были запачканы глиной, щиколотки соединялись тяжелой железной цепью. Бенедикт пошевелил пальцами грязных ног и огляделся.
Обширный, выложенный плиткой двор со всех сторон окружало двухэтажное здание со множеством выходящих на веранду дверей. В круглый бассейн в цент ре двора бежала вода быстрого ручья. Вдоль всего первого этажа шла галерея. Полукруглые арки, опирающиеся на колонны, отделяли ее от двора. В углу этой галереи, лежащим на охапке соломы в окружении спящих вповалку людей, и обнаружил себя Бенедикт.
Удивленно хлопая глазами, он встал и вышел из тени галереи на свет двора, с трудом двигая скованными ногами. Разгоняя полумрак утра, лучи восходящего солнца розовели на светлых стенах.
– Куда? – тут же услышал он вопрос и увидел покрасневшие после бессонной ночи, но внимательные глаза сторожа. Сторож сидел на корточках, привалившись к стене, и держал перед собой между согнутых ног копье.
– Туда, – неопределенно проговорил Бенедикт.
Но охранник понял и молча мотнул головой в угол двора.
– Быстро, – грозно предупредил он.
Бенедикт поплелся в указанном направлении мимо опущенных на колени и освобожденных от поклажи верблюдов. Мимо коней, поднимающих головы от привязанных торб с сеном и косящих на проходящего Бенедикта большие темные глаза. Мимо понурых, грустных осликов. Мимо тощих камышовых подстилок, на которых спала прислуга.
В отличие от Яэль и Карла, Бенедикт не стал задумываться над тем, как и почему он здесь очутился. Он твердо верил, что все в жизни зависит от Бога. И раз он здесь, значит, это наказание за грехи, которые он совершил. А потому незачем думать. Надо принять Божье наказание и стараться заслужить прощение. Кротость и смирение – две характерные черты францисканского призвания.
Он вернулся в свой угол, сел на солому и молча, даже с интересом стал следить за происходящим вокруг. Его лицо было спокойно, приветливо, добродушно. Прежние переживания не кривили его. Перемены не пугали. Странствия приучили легко привыкать к новому месту и незнакомым людям.
Между тем люди вокруг постепенно просыпались, потягивались, зевая подходили умываться к бассейну. Кто мыл лицо, кто входил в бассейн для омовения. Рядом с Бенедиктом приподнялся и сел тощий человек в старом полосатом халате, сквозь прорехи которого торчала вата.
– Ну как спалось, уважаемый? – спросил он. Сухое лицо говорившего казалось серым от покрывавшей его пыли. Черные брови и свалявшаяся как войлок борода неопрятно торчали.
Бенедикт посмотрел на него с любопытством.
– Где мы? – решился спросить Бенедикт.
Человек оглядел монаха, понял, что он совсем чужой, и, зевая, произнес:
– В Бухаре, уважаемый, в благословенной Бухаре. Я слышал, завтра нас погонят на рынок и там распродадут. А сегодня мы еще отдохнем здесь в караван-сарае. Надо же товару иметь приличный вид.
– Продадут? А мы что, рабы?
Человек удивленно посмотрел на Бенедикта и весело хмыкнул:
– Нет, мы ханы. Разве не видишь наши роскошные шелковые одеяния? – Он оглядел свой рваный халат и рубаху Бенедикта. Это сравнение показалось ему настолько нелепым, что он стал беспечно смеяться, позвякивая цепями. Его смех подхватили и другие находящиеся рядом невольники. – А это наши слуги и воины, – говорил смеющийся, показывая пальцем на прислугу караванов, начавшую поить животных.
В это время по лестнице со второго этажа не торопясь спустился дородный человек в халате из плотного зеленого шелка, расшитом на груди и плечах серебряным шнуром. Под верхним халатом был надет второй.
Так на Востоке демонстрировали зажиточность. Мол, такого добра у нас много. Круглое лицо дородного господина украшала тщательно расчесанная борода. В белой чалме блестели золотистые нити. Следом за ним, слегка согнувшись, показывая всем длинным телом внимание и почтение, шел слуга с желчным лицом и злыми глазами.
– Я доволен тобой, Ульмас. Невольники смеются, значит, им хорошо, они сыты. А может быть, мы их даже слишком хорошо кормим? – И человек в шелковом халате, на секунду задумавшись, важно и глубокомысленно произнес: – А знаешь ли ты, Ульмас, что излишек еды сильно вредит печени?
Прижав правую руку к сердцу и еще ниже опустив голову, Ульмас из-под густых, жестко преломленных бровей недобро посмотрел на рабов и ответил:
– Велика ваша мудрость, достопочтенный Сарыбек. Совершенно с вами согласен. Голод очищает печень от желчи и молодит.
– Но с другой стороны, – остановился, наморщив низкий лоснящийся лоб, Сарыбек, – испытывая голод, невольники будут выглядеть завтра усталыми и изможденными. А это может отразиться на их цене.
– Не обременяйте свой светлый ум ненужными тревогами, уважаемый Сарыбек, положитесь на меня. Я все сделаю как надо. И невольники завтра будут резвы, как дети.
– Да, и проследи, чтобы помылись, – поморщился Сарыбек, – от них несет навозом. А затем протрите их тела маслом.
Ульмас еще раз поклонился.
– Ох и живодер этот Ульмас, думаю, даже сухой лепешки мы сегодня не получим, – тихо проговорил худой невольник, перестав смеяться и расчесывая двумя руками запаршивевшую грудь.
– А ты не боишься, что завтра тебя продадут неизвестно кому и куда? – поинтересовался Бенедикт. – Извини, не знаю твоего имени.
– Зовут меня Пулат, и родом я из Кума. В наших краях налоги достигли таких размеров, что, едва завидев чиновников дивана, жители бегут, словно за ними гонится ангел смерти Азраил. Я тоже не смог заплатить налоги. Вот и забрали в рабство. Человек я одинокий. Никого у меня нет на этом свете, – Пулат тяжело вздохнул, – а одинокому не все ли равно, где жить. Я хороший мастер, оружейник. Работы не боюсь. Авось не пропаду. Ну а ты что умеешь?
