Стенли Уаймэн - Красная кокарда
Всех охватили смущение и паника. Слышались крики, что напрасно мужчины явились сюда, что, если бы они оставили церковь в покое, женщины были бы в большей безопасности. Но в таком аду, каким был сегодня Ним, где даже сточные канавы были полны кровью, трудно было решать, как лучше поступить.
После того, как выяснилась опасность дальнейшего пребывания в церкви, все бросились к выходу. Это дало мне возможность немного продвинуться к Денизе. Она опустила капюшон на лицо и не могла меня видеть, пока я не дотронулся до ее руки. Не говоря ни слова, она крепко ухватилась за меня.
Маркиза, ответившая на мой поклон кислой миной, ограничилась тем, что насмешливо заметила:
— Вы умеете быстро пользоваться вашей победой.
Я ничто не ответил, а вместе с Денизой и мадам Катино направился прямо к Луи.
Виктор де Сент-Алэ, увидев меня, улыбнулся и, подойдя к матери, что-то сказал ей. Та, видимо, возражала.
— Не все ли теперь равно, — громко произнес маркиз. — Ведь мы проиграли последнюю ставку, и надо очистить стол для других.
Маркиза молча опустила свой капюшон на лицо. Было что-то трагическое в этом жесте, и мне стало жаль ее. Но теперь было не время предаваться чувствам: преследователи были уже близко.
Мы не успели еще покинуть церковь, как за стенами послышался топот множества людей, и двери затрещали под посыпавшимися на них ударами. Весь вопрос был в том, выдержат ли двери до того момента, как мы успеем бежать. Они были закрыты надежно, а перед нами образовался проход в толпе. Спустя мгновение мы были уже на улице и быстрым шагом направились к дому мадам Катино.
Я был так рад, что мы выбрались на свет и свежий воздух, что мне грезилась уже полная безопасность. Улочка шла вниз, и я видел впереди себя целое море голов. Там и сям мелькали оглядывавшиеся бледные испуганные лица. Сзади меня шли маркиза со старшим сыном. Шествие замыкали три или четыре «красные кокарды». За ними, в конце переулка еще никого не было видно.
Очевидно, преследователи все еще не вломились в церковь, и я задержался, чтобы сказать Денизе несколько слов.
Задумавшись, я очнулся лишь тогда, когда вкатившаяся в переулок обратная волна отнесла меня к Луи. С криками, стонами и проклятиями толпа запрудила весь переулок, зажатый меж высокими домами. Большинство делало отчаянные попытки пробиться назад к церкви, даже не давая отчета в том, что произошло.
Другие продолжали идти вперед и падали, сметаемые встречным потоком. Словом, в течение нескольких минут все потонуло в паническом страхе.
Стараясь спасти Денизу от давки и не дать ей упасть, я сначала не понял, в чем дело. Мне показалось, что женщины, составлявшие три четверти общей массы, сошли с ума или поддались необузданному страху. Потом, когда наше шествие отхлынуло до половины переулка, я услышал впереди себя среди общего крика взрывы отвратительного смеха, и через головы увидел ряд пик, выстроившихся как раз против дома мадам Катино.
Тут я понял создавшееся положение. Кальвинисты отрезали нам выход из переулка. Сердце у меня перестало биться. Я оглянулся назад и увидел, что и позади переулок был полон людей, прорвавшихся, наконец, через церковь. Отступать было некуда. Мы были зажаты в тиски: по сторонам — высокие стены домов, преодолеть которые было нереально, впереди и сзади — мрачные люди, вооруженные пиками.
Мне до сих пор мерещится эта сцена: палящее солнце, озаряющее бледные, искаженные страхом лица женщин, павших на колени с воздетыми к небу руками — длинный, изломанный ряд человеческих существ, в каждой черте которых сквозил панический, животный страх. А над всем этим — насмешливый хохот победителей…
Даже Ним — это гнездо всяких партий и жестоких раздоров, даже Ним не видал никогда столь ужасного зрелища. Ошеломленный неожиданной ловушкой в то самое время, когда все, казалось, шло к благополучному исходу, я только крепче прижимал к себе Денизу и, прислонившись к стене, старался найти для нее слова утешения и ободрения перед лицом неминуемой смерти.
Первым пришел в себя маркиз де Сент-Алэ. Враги были в подавляющем большинстве, и едва ли что можно было предпринять против них. Тем не менее, маркиз, заслонив собою мать, махнул белым платком людям, стоявшим со стороны церкви, и потребовал, чтобы они пропустили женщин. Получив отказ, он во всеуслышание обозвал их трусами, которые не смеют развязать противнику руки, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Но кальвинисты в ответ только смеялись и грозили.
— Нет, не пропустим, — кричали они. — Выходите сперва и отведайте наших пик. Тогда, может быть, мы и выпустим женщин.
— Трусы! — закричал опять маркиз.
Но они только со смехом кричали, размахивая оружием:
— Долой изменников! Долой попов! Выходите! Держитесь теперь! Мы поможем вам оторваться от бабьих юбок!
Потом с их стороны выступил какой-то человек, который движением руки водворил тишину.
— Слушайте, — начал другой, стоявший с ним рядом, гигант с черными волосами, почти скрывавшими его узкое лицо. — Даем вам три минуты, по истечении которых вы должны выйти из переулка. В этом случае женщины будут свободны. Если же вы будете прятаться за ними, то мы будем стрелять по всем, и смерть женщин будет на вашей совести.
Молчавший Сент-Алэ при этих словах загремел страшным голосом:
— Негодяи! Неужели вы будете убивать нас на их глазах?!
— Решайтесь, решайтесь! — продолжал гигант, потрясая пикой. — Три минуты по здешним часам. Выходите, или мы стреляем! Славная будет окрошка!
Сент-Алэ повернулся ко мне. Лицо его было бледно, глаза блуждали. Он хотел сказать что-то, но голос изменил ему. Нас было всего человек двадцать мужчин и около пятидесяти женщин, сбившихся в кучу на пространстве в несколько сажен. Женщины кричали, мужчины, прислонившись к стене, старались успокоить их и как-нибудь оторвать от себя. Одни проклинали негодяев, собравшихся совершить злодейство, и грозили им кулаками, другие покрывали поцелуями дорогие для них бледные лица. Многие женщины, к своему счастью, впали в обморочное состояние. Другие, вроде маркизы де Сент-Алэ, стиснув молитвенно руки, с благоговением подняли глаза к чистому, безоблачному небу.
Помню горячее, нестерпимое солнце, освещавшее эту картину, и пение птиц, вероятно, в садах за стенами. Все это происходило часа за два до полудня, горячего южного полудня. В долине блистала Рона, вся природа ликовала, и только мы одни, как загнанные звери, ожидали неминуемой смерти, которая навеки скроет все это от наших взоров.
Чья-то рука дотронулась до меня. То был Сент-Алэ. Я думал, что он хочет примириться со мной. Но когда я повернулся к нему, его лицо носило другое выражение (быть может, на него подействовала безмолвная мольба его сестры).
