Валерио Манфреди - Александр Македонский. Сын сновидения
Евмен вышел вперед и протянул Александру маленький ларец.
— Царская печать, государь.
Александр взял из ларца перстень и надел на палец.
— Ты любишь меня, Евмен? Ты верен мне?
— Конечно, государь.
— Тогда зови меня по-прежнему Александром.
Он вышел на площадь, вскочил на Букефала и, оставив Эги на Филота, вместе с зятем отправился в Пеллу, чтобы воссесть на трон Филиппа и показать придворной знати, кто их новый монарх.
К этому времени театр уже совершенно опустел. Остались лишь статуи богов, в сумятице едва не сброшенные с пьедесталов, и статуя Филиппа, меланхолично смотрящая перед собой в меркнущем свете заката, как забытое божество.
Вдруг, с наступлением темноты, словно из ничего материализовалась какая-то фигура: человек с накрытой плащом головой вышел на пустынную арену и долго рассматривал пятна крови на земле, потом отвернулся и прошел под арку сбоку от сцены.
Его внимание привлек металлический предмет, окровавленный и почти не видный в песке. Человек наклонился и стал рассматривать его маленькими серыми, чрезвычайно подвижными глазами, потом подобрал и спрятал в складках плаща.
Он вышел на открытое место и остановился перед столбом с прибитым телом убийцы, которое уже окутал мрак. За спиной послышался голос:
— Дядя Аристотель, не ожидал увидеть тебя здесь.
— Каллисфен. День, предназначенный для радости, закончился так печально.
— Александр надеялся обнять тебя, но цепь событий…
— Знаю. Мне тоже очень жаль. Где он теперь?
— Во главе войска скачет в Пеллу. Хочет предотвратить всякую возможность переворота со стороны определенных группировок среди знати. Но как ты, почему ты здесь? Это не веселый спектакль.
— Цареубийство — всегда критическая точка в развитии событий человеческой жизни. И в каком-то смысле сбылось предсказание Дельфийского оракула: «Бык увенчан, конец близок, жертвователь готов». — И, повернувшись к трупу Павсания, философ проговорил: — Вот он, жертвователь! Он и сам не думал, что таков будет эпилог этого пророчества!
— Александр попросил меня расследовать это преступление. Попытаться раскрыть, кто мог стоять за убийством его отца. — Издалека, из закоулков дворца, доносилось заунывное пение плакальщиц. — Все кажется таким бессмысленным…
— Здесь и таится ключ к разгадке преступления, — сказал Аристотель, — в этой бессмысленности. Какой убийца выбрал бы такую пошлую форму убийства — в театре, словно это сцена из трагедии, сыгранная на самом деле, с настоящей кровью и…— он вытащил из складок плаща металлический предмет, — настоящим мечом. А точнее сказать, кельтским кинжалом.
— Необычное оружие… Но вижу, ты уже начал свое расследование.
— Любопытство — ключ к познанию. Что нам известно о нем? — спросил Аристотель, снова указывая на труп.
— Не много. Его звали Павсаний, он родом из Линкестиды. В стражу он был зачислен из-за своих физических данных.
— К сожалению, он больше ничего не сможет сказать, и это определенно было частью плана. Ты допросил убивших его солдат?
— Одного-двух, но ничего особенного не узнал. Все утверждают, что не слышали приказа Александра не убивать его. В ярости за смерть господина, ослепленные злобой, они закололи преступника, а он даже не пробовал сопротивляться.
— Возможно. Но с той же степенью вероятности это может оказаться неправдой. А где эпирский царь?
— Отбыл вместе с Александром в Пеллу.
— Стало быть, отказался от брачной ночи с молодой женой.
— По двум причинам, и обе они понятны: чтобы поддержать шурина в критический момент наследования и из уважения к трауру Клеопатры.
Аристотель приложил палец к губам, чтобы племянник замолчал. Вдали послышался стук копыт скачущей галопом лошади. Звук приближался.
— Пошли, — сказал философ. — Скроемся отсюда. Не зная, что за ними наблюдают, люди держатся свободнее.
Судя по стуку копыт, галоп сменился шагом, а потом звук совсем затих. Какая-то фигура в черном плаще соскочила на землю, подошла к прибитому к столбу трупу и откинула капюшон, открыв длинные волнистые волосы.
— Небесные боги, да ведь это Олимпиада! — прошептал на ухо дяде Каллисфен.
Царица приблизилась к мертвецу, что-то вытащила из складок своего плаща и поднялась на цыпочки. Когда она удалилась обратно к своему эскорту, на шее Павсания остался венок из цветов.
— О Зевс! — воскликнул Каллисфен. — Но теперь…
— Теперь ясно, ты хочешь сказать? — покачал головой Аристотель. — Ничего подобного. Если бы это царица подослала убийцу, не кажется ли тебе, что она бы не позволила себе такого жеста на глазах у своего эскорта, к тому же прекрасно отдавая себе отчет в том, что кто-то, вероятно, присматривает за трупом Павсания?
— Но если это так, то она может вести себя таким абсурдным образом именно для того, чтобы натолкнуть меня на заключение, которое ее оправдает.
— Верно, но в любом случае лучше попытаться понять причины, толкнувшие человека на преступление, чем ломать голову над тем, кто и что думает о том, что подумают окружающие, — заметил Аристотель. — Разыщи какую-нибудь лампу или факел. Пойдем осмотрим место, где убили Павсания.
— Но не лучше ли дождаться дневного света?
— Прежде чем рассветет, еще многое может случиться. Я подожду тебя там.
И философ направился к рощице дубов и вязов, где состоялась расправа над цареубийцей.
ГЛАВА 39
Гефестион, Птолемей, Селевк и Пердикка, все четверо в доспехах, усталые и взмокшие, прибыли с наступлением ночи. Они поручили своих коней прислуге, а сами поднялись по дворцовой лестнице в зал советов, где их дожидался Александр.
Леоннат и Лисимах не смогли прибыть до следующего дня, так как находились в Ларисе, в Фессалии.
Стража провела их в комнату, где уже находились Александр, Филот, стратег Антипатр, Александр Эпирский, Аминта и несколько командиров фаланги и конницы гетайров. Все, включая царя, были в доспехах и держали перед собой на столе мечи и шлемы — признак того, что ситуация все еще оставалась критической.
Александр, взволнованный, встал им навстречу:
— Друзья мои, наконец-то все мы снова вместе!
За всех ответил Гефестион:
— Мы в отчаянии от смерти Филиппа и глубоко скорбим. То, что он отправил нас в изгнание, сейчас никак не влияет на наши чувства. Мы запомнили его как великого государя, доблестного воина и мудрого правителя. Для нас он был как отец, суровый и строгий, но также и великодушный, способный на благородные порывы. Мы оплакиваем его с искренней скорбью. Это страшное событие, но теперь тебе предстоит собрать его наследство, и мы признаем тебя его преемником и нашим царем.
