Франсиско Гальван - Изумруды Кортеса
— Какие дела могут быть с ним у такого сеньора, как вы?
Я тут же сообразил, что человек, чье имя назвал Тристан в своем письме, отнюдь не пользуется безупречной репутацией в своем родном городе. Я постарался вывернуться из неловкого положения, в котором оказался:
— Я его совсем не знаю, но мне его рекомендовали в Гаване.
— И напрасно, поверьте. Это ростовщик, и к тому же, говорят, большой мошенник. Так что вам лучше позабыть о нем.
— Благодарю вас за добрый совет. Но мне говорили, что у него хорошие знакомства во Франции, и это меня заинтересовало.
— Поступайте как вам угодно, — сказал он несколько обиженно. — Я же вас, однако, предупредил, что ему не стоит доверять.
Хозяину постоялого двора не понравилась моя настойчивость, и он уже собрался отправиться по своим делам, но я вновь обратился к нему с вопросом, который на этот раз касался такой области, где я намеревался последовать его совету.
— Хочу попросить вас еще об одной услуге, друг мой. Вы хорошо приняли меня, но не могу же я, право слово, квартировать у вас до конца жизни. Я собираюсь поселиться в Лиссабоне и снова начать дело. Постарайтесь свести меня с каким-нибудь надежным человеком, у которого я мог бы снять виллу.
Лицо хозяина вновь озарилось улыбкой, и он сразу же назвал мне имена трех или четырех подходящих людей, и я выразил желание поскорее повидать их.
— Не стоит так торопиться, дон Родриго, — сказал хозяин, лукаво подмигнув мне, — право же, вы вряд ли найдете место, где вам будет так же уютно, как у меня!
Глава XXXIII,
в которой рассказывается о поисках дома, предпринятых нами в Лиссабоне, о том, как мы в конце концов поселились в окрестностях города, и о беседе, которая состоялась у нас с Мартином ду Мелу
Хозяин постоялого двора рассказал мне, как отыскать Мартина ду Мелу, но мы решили не спешить встречаться с ним. Прежде мы направились к тем людям, которых отрекомендовал нам Гарсиа и которые могли оказать помощь в поисках виллы, где можно было прочно обосноваться или по крайней мере создать видимость такого намерения. Сикотепек, который под конец морского путешествия все время выказывал нетерпение и горячее желание поскорей осуществить свое мщение, за исключением разве тех моментов, когда его терзала морская болезнь, оказавшись в Лиссабоне, несколько успокоился и уже не так торопился во Францию, наслаждаясь прогулками по городу. Правда, во время этих прогулок он вынужден был играть роль слуги и почтительно следовать за мной на некотором расстоянии; для того чтобы индеец мог поделиться со мной своим удивлением, которое вызывало у него буквально все, что он видел вокруг, нужно было улучать те редкие мгновения, когда нас никто не видел. Прохожим на улице он казался большим ребенком, не способным совершить что-либо дурное, и даже я, наверное, мог бы так подумать, если бы не знал о тех жестокостях, что были совершены им во имя его богов, — о чудовищном убийстве троих Кастильо и о том, как он с помощью жрецов содрал с них кожу. Если бы я поведал об этом обитателям Лиссабона, которые улыбались, завидев детское удивление на лице Сикотепека, они, конечно, ответили бы мне, что такого просто не может быть и все это какие-то дикие, ни с чем не сообразные небылицы.
Чтобы не возбуждать подозрений, индеец шел позади меня, когда улица была свободна, а в многолюдных местах — впереди, прокладывая мне дорогу. Я объяснил ему, что именно так ведут себя слуги в христианских странах, так что старательный индеец не останавливался и перед тем, чтобы в нужном случае дать кому-нибудь тумака, освобождая для меня путь. Потому у нас не было возможности обсудить впечатления Сикотепека до тех пор, пока мы не вернулись на постоялый двор. Там, укрывшись от посторонних глаз, он с восторгом поведал мне, что более всего восхитило его в первом христианском городе, в который он попал, выехав за пределы Индий. Его особенно поразили огромные церкви, а также благочестивый трепет, который выказывали христиане, припадая к изображениям распятия и Пресвятой Девы. Сикотепек уверял, что запах ладана и воска вселяет мир и покой в души входящих в храм.
— Хотя в Лиссабоне множество церквей, построенных и украшенных искуснейшими зодчими и мастерами, в Мексике храмов гораздо больше, — однажды заявил он.
Нельзя было отказать ему в правоте, ведь у индейцев, по крайней мере в тех местах, где я побывал, святилища встречаются буквально на каждом шагу. Богов у них множество, для каждого возводят свой храм, и таким образом число их необыкновенно велико повсюду, и строятся они не только в городах и селениях, но и в полях, лесах и даже на скалах, наподобие наших отшельнических скитов. Почти всегда мексиканские храмы выполнены с большим искусством, а иные из них столь величественны и грандиозны, что вполне могут сравниться с нашими соборами.
Вот только воздвигнуты они для поклонения сатане и суть рассадники злодейства и кровавых жестокостей, потому-то многие из них были разрушены с нашим приходом в Новую Испанию.
По прошествии нескольких дней я уговорился с одним богатым торговцем о том, чтобы снять у него по сходной пене небольшой домик с прислугой за городом примерно в полулиге от Лиссабона. Он сделал мне такое выгодное предложение в расчете на то, что вскорости мы начнем совместное дело в Африке и в Индиях, причем не только португальских, но и испанских, поскольку я постарался убедить его, что у меня есть для этого все возможности.
Наше новое жилище находилось к северу от Лиссабона. Дом стоял у моря, долину вокруг покрывали виноградники, дававшие хорошие урожаи для доброго вина. Расположившись там, мы решили наконец навестить Мартина ду Мелу и постараться что-нибудь разузнать о тех отношениях, что связывали его с Тристаном.
Однажды поутру мы отправились к его дому, который, как рассказал нам хозяин постоялого двора, находился неподалеку от пристани на реке Тахо на крутой, темной улочке. Гарсиа довольно точно описал нам это место. К нам вышел слуга и, проводив в комнату, отправился доложить хозяину. Вскоре появился и сам Мартин ду Мелу: слуга наверняка сообщил ему, что посетитель — богатый человек, а у того был исключительно тонкий нюх на все, что пахло большими деньгами.
Он был со мной отменно любезен, даже пригласил к столу откушать и угоститься вином и всячески выказывал свое расположение — не столько, впрочем, к моей особе, сколько к моим деньгам: вся эта приветливость показалась мне насквозь фальшивой. Было ясно, что его интересует только одно: постараться как можно глубже залезть в мой кошелек.
Когда наконец поток его льстивых слов несколько иссяк, я смог перейти к делу, ради которого и пришел. Стараясь не выдавать своих истинных намерений, я осторожно начал:
