Константин Жемер - Висельник и Колесница
В других санях Фёдор Толстой сидел молча и грыз чубук трубки, будто конь удила.
- Как на вашем собачьем наречии будет «комар»? – спросил он вдруг у цыган, хлопая себя по щеке, будто надеялся извести невесть откуда взявшуюся мошь.
- Цынцари! – буркнул Аким, не поворачиваясь.
Американец довольно ухмыльнулся, неуловимо напомнив сытого котяру.
- Вот и будешь ты теперь, чертёнок – Цынцари! – граф бесцеремонно ткнул пальцем в мальчишку. – И попробуй не отозваться, гадёныш!
Только что грозил пальцем цыганенку – раз! – и нет его, лишь куча шуб чуть двинулась да вздулась.
- У, пострелёнок, – почти ласково проговорил Толстой и добавил, грозно погрозив кулаком шубе, – только попробуй не вылезти по первому зову!
Американец повздыхал, да и уснул, повернувшись на бок. Впереди ожидал ненавистный Орден, и граф твердо уверился, что встречаться с ним надлежит хорошо отдохнувшим и выспавшимся.
Голые ветки кустов, что росли вдоль дороги, изгибались под ветром, как холеная кошка или жена на утро иудина дня[165] – протяжно и сладко. Коренной продолжал оглядываться по сторонам. В душе его царило уныние, но Крыжановский того не замечал. Его одолевали угрызения: «Уж месяц минул как Елена в руках Ордена. Жива ли? А, может, опоздали они с графом? Нет, такие мысли лучше гнать, проку в них никакого! Тем более, что вскоре всё выяснится. Но выяснится ли? Вдруг замок уже покинут Орденом и Елена увезена?»
Душу будто укутывал кокон искр. Там, в глубине, поселилась звериная ярость, сдерживать которую становилось невмоготу.
- Да ты, дядька, никак уснул! – прикрикнул Максим на гренадера. – А ну-ка, поработай кнутом. А ежели устал, так пусти Илью на место возницы.
Подобные понукания сыпались на Коренного всю дорогу и сделались привычными. Гренадер молча взмахнул несколько раз кнутом, сани пошли быстрее, вынуждая поднажать и следующую за ними упряжку с Толстым и цыганами.
«Перестаю себя узнавать, – задумался теперь о другом Крыжановский. – Куда подевалось былое хладнокровнее и безразличие к смерти. Раньше ведь каждое сражение принимал как, возможно, последнее! Дрался по-рыцарски, без страха и упрёка! Теперь же… Теперь я иду на брань, обязуясь выжить. И чувствую, Американец ощущает то же самое. Мы, закалённые вояки, мужчины, пресыщенные женскими ласками, готовы заплатить любую, даже самую безумную цену, за женщину. Пусть и самую прекрасную в мире женщину, но ведь это немыслимо! А коли товарка-Судьба запросит такой кошт[166], что и собственной жизни окажется мало? Если и моей, и Толстовской жизней окажется недостаточно? Что делать тогда?»
Взгляд полковника упал на могучую спину Коренного и перешёл на посапывающего справа Ильюшку.
«За балбесами этими глядеть надо в оба! Вот уж какую цену хотелось бы платить всего меньше!»
- Вашвысбродь, – не оглядываясь позвал гренадер. – Кажись, тута проезжал кто!
Максим приподнялся и посмотрел вперед. Точно, от дороги в лесную чащу вели свежие следы множества копыт. Приказав остановиться, он выбрался из саней.
ожества копыт в лесную чащу вели свежие следрока- Что там у вас? – вылезая из-под скомканного одеяла и продирая глаза, крикнул Американец. – Какое такое дело могло задержать неистового полковника?!
- Следы! Кому-то понадобилось лезть в чащобу! – лаконично ответил Максим.
- Ну, мало ли? – пожал плечами граф.
- Мы сейчас слишком близко к Красному замку. Все замки строились с таким расчётом, чтоб во время осады защитники имели возможность тайно покинуть твердыню…
- Ты, никак, про подземный ход, Максимус. Было бы слишком просто… Хотя, почему бы не проверить? Которые тут следопыты? Господа цыгане, на выход!
Виорел Аким долго не возился. Пройдя по следу шагов тридцать, он пару раз присел и потрогал снег, а затем вернулся и уверенно доложил:
- Десять и ещё два, прибыли со стороны замка. Гроза тогда ещё не началась. Въехали в лес, потом вернулись на дорогу и направились нам навстречу. Баре, это те, кого мы постреляли. Их лошади сейчас запряжены в наши сани.
- Скажите на милость, как интересно! – кивнул Американец. – Mon colonel, полагаю, дальше ты не поедешь, пока не узнаешь, куда ведёт сей польский след. Не стану спорить, мне и самому хотелось бы узнать, ведь с лёгкой руки господ Белье сотоварищи я чётко усвоил: где поляки – там Орден. Признаю, также, что ошибся, не пожелав обременять себя пленником. Сейчас бы с удовольствием выслушал его пояснения.
- Распрягай коней, гвардейцы! – нетерпеливо приказал Крыжановский. – Или не видите, что сани не пройдут между деревьями?
Оставив солдат стеречь имущество, остальные вскочили на неосёдланных лошадей и углубились в лес.
Запад грозил красным флагом свободы и крови – надвигались сумерки.
- Меня давно снедает любопытно, – нарушил сомнительную тишину Толстой. – А что, наши противники – считают ли они происходящее карточной партией? И готовы ли соблюдать правила игры?
Виорел Аким искоса поглядел на графа.
- Правила установлены свыше, барин. Люди не вольны их нарушить.
Внезапно послышался крик мальчишки, ненамного опередившего остальных.
- Чего орёшь, Цынцари?! – возбуждённо спросил граф. – Неужто, обнаружил лаз под землю?!
Плешка сидел на корточках и призывно махал рукой. Американец спешился и первым подбежал к цыганёнку. Тот поднял голову и сказал:
- Тащили ладавав[167].
В этом месте копыта хорошо потоптались. И не только копыта – рядом присутствовали человечьи следы. Значит, всадники спешились. Цыганёнка же в наибольшей степени заинтересовала широкая колея в снегу. Ткнув в неё пальцем, Плешка повторил:
- Тащили ладавав.
- Картошку, что ли, украли? – пробормотал Толстой зло. Как всегда, все непонятное выводило его из себя.
- Что там такое? – спросил, идущий позади Максим.
- Да будто мешок с картошкой волокли, – ответил Американец. – Или с репой…
- Не-е, барин, тут не мешок волокли, а человека. И пока волокли, тузили немножко сапогами, – пояснил баро.
- Сам разберусь, – буркнул граф, – ага, дальше злополучный мешок, похоже, встал на ноги, потому как колеи уже не вижу, зато добавилась новая нить следа, с не в пример частыми шажочками.
В лесу быстро темнело. Вокруг вставали тени причудливо изогнутых стволов. Света ещё вполне хватало, чтоб смотреть под ноги, но Максим, тем не менее, приказал баро зажечь фонарь.
Следы привели к небольшой поляне, посреди которой возвышалось одинокое рассохшееся дерево, подобное южной ильме. Снег жался к этому дереву, будто щенок к суке; клочья белого мха висли на изгибах тонких длинных веток. А крепкие верёвки прочно удерживали привязанного к стволу обнажённого человека.
