Рафаэль Сабатини - МОРСКОЙ ЯСТРЕБ
Сакр аль-Бар молча ждал, когда Али или кто-нибудь другой принесёт ему приказ предстать перед пашой. Однако едва Али успел доложить о приходе Асада, как тот сразу же появился на террасе. Горя нетерпением, он потребовал немедленно проводить себя к Сакр аль-Бару.
— Мир Пророка да пребудет с тобой, о сын мой! — приветствовал паша своего любимца.
— Да пребудет он и с тобой, о господин мой. — Корсар склонился в поклоне. — Какая честь дому моему!
И он жестом приказал Али уйти.
— Я пришёл к тебе как проситель, — сказал Асад, подходя ближе.
— Проситель? Ты? Это лишнее, господин мой. Разве мои желания — не эхо твоих желаний?
Паша жадно оглядывался по сторонам, и, когда увидел Розамунду, в его глазах зажёгся огонь.
— Словно влюблённый юнец, я поспешил к тебе, сгорая нетерпением увидеть ту, кого ищу, — франкскую жемчужину, пленницу с лицом пери[32], привезённую тобой из последнего набега. Когда эта свинья Тсамани вернулся с базара, меня не было в Касбе. Узнав, что он не исполнил мой приказ и не купил её, я едва не зарыдал от горя. Сперва я боялся, что девушку купил и увёз какой-нибудь купец из Суса, но, узнав, что — хвала Аллаху! — она у тебя, я успокоился. Ведь ты, сын мой, уступишь её мне.
В голосе паши звучала уверенность, и Оливер не сразу подыскал слова, чтобы рассеять иллюзии Асада. Несколько мгновений он стоял в нерешительности.
— Я вознагражу тебя за потерю, — поспешно добавил Асад. — Ты получишь свои тысячу шестьсот филипиков и ещё пятьсот в придачу. Скажи, что ты согласен. Видишь, я горю от нетерпения.
Сакр аль-Бар мрачно улыбнулся.
— Когда речь идёт об этой женщине, господин мой, подобное нетерпение мне знакомо, — не спеша ответил он. — Пять долгих лет оно сжигало меня. Чтобы унять огонь, я отправился на захваченном мной испанском судне в далёкое и опасное путешествие в Англию. Ты не знал об этом, о Асад, иначе бы ты не…
— Ну, — прервал его Асад. — Ты — прирождённый торгаш, Сакр аль-Бар. В хитроумии тебе нет равных. Хорошо, называй свою цену, наживайся на моём нетерпении, и покончим с этим.
— Господин мой, — спокойно возразил корсар, — здесь дело не в наживе. Моя пленница не продаётся.
Паша прищурился и молча взглянул на Сакр аль-Бара. На его лице проступила краска гнева.
— Не… не продаётся? — слегка запинаясь от изумления, проговорил он.
— Нет. Даже если бы ты предложил за неё все свои владения, — прозвучал торжественный ответ. — Проси всё, чего пожелаешь, только не её. — Голос корсара стал мягче, и в нём зазвучала мольба. — Я всё с радостью положу к твоим ногам в доказательство моей преданности и любви к тебе.
— Но мне ничего другого не надо, — раздражённо ответил Асад. — Мне нужна только она.
— В таком случае, — сказал Оливер, — я взываю к твоему милосердию и умоляю тебя обратить взор в другую сторону.
Асад нахмурился.
— Ты мне отказываешь? — гневно спросил он.
— Увы, — ответил Сакр аль-Бар.
Наступило молчание. Лицо Асада становилось всё более грозным, в глазах, обращённых на корсара, вспыхивали свирепые огоньки.
— Понятно, — наконец произнёс он.
Резкий контраст между спокойным тоном и разъярённым видом паши не предвещал ничего хорошего.
— Понятно. Кажется, Фензиле была права более, чем я думал. Ну что ж! — Он помолчал, исподлобья глядя на Оливера. — Вспомни, Сакр аль-Бар, — голос паши дрожал от сдерживаемого гнева, — вспомни, кто ты, кем я тебя сделал. Вспомни о благодеяниях, которыми осыпала тебя эта рука. Ты — самый близкий мне человек, мой кайя, а со временем можешь достичь ещё большего. Кроме меня, в Алжире нет никого выше тебя. Так неужели ты настолько неблагодарен, что откажешь мне в первой и единственной моей просьбе? Воистину, справедливо начертано: «Неблагодарен человек!»
— Если бы ты знал, — начал Сакр аль-Бар, — что значит для меня эта женщина…
— Не знаю и не желаю знать, — прервал его Асад. — Чем бы она ни была для тебя, всё это ничто в сравнении с моей волей.
Вдруг он смирил свой гнев и положил руку на могучее плечо Сакр аль-Бара.
— Послушай, сын мой, из любви к тебе я буду великодушен и забуду о твоём отказе.
— Будь великодушен, о господин мой, и забудь о своей просьбе.
— Ты по-прежнему отказываешь мне? — Смягчившийся было голос паши вновь звучал резко и грозно. — Как я извлёк тебя из грязи, так одним словом могу вновь ввергнуть в неё. Как разбил цепи, которыми ты был прикован к веслу, так снова могу заковать тебя в них.
— Я знаю, что всё в твоей власти, — согласился Сакр аль-Бар. — Но если я не уступаю ту, что вдвойне принадлежит мне — по праву пленения и по праву покупки, — ты можешь судить, как вески на то причины. Будь же милостив, Асад…
— Неужели я должен забрать её силой? — проревел паша.
Сакр аль-Бар высоко поднял голову, его могучие мускулы напряглись.
— Пока я жив, тебе это не удастся, — ответил он.
— Неверный, мятежный пёс! Ты смеешь противостоять мне… мне?!
— Молю тебя, будь милосерд и не вынуждай твоего слугу поступать недостойно.
Асад усмехнулся.
— Это твоё последнее слово? — грозно спросил он.
— Во всём остальном я — твой верный раб, о Асад.
Какое-то время паша злобно глядел на корсара, затем не спеша направился к двери, как человек, принявший решение. На пороге он остановился.
— Жди! — грозно приказал он и вышел.
Сакр аль-Бар долго смотрел ему вслед, потом пожал плечами и повернулся к Розамунде. В её глазах было какое-то непонятное выражение, которое заставило его отвернуться. Если раньше раскаяние лишь мимолётно посещало его, то теперь оно захлестнуло всё его существо. Ужас и отчаяние охватили Оливера от сознания непоправимости содеянного. Он обманулся в своих чувствах к Розамунде: он не только не ненавидел её, но любил со всем пылом прежней страсти. Если бы он ненавидел её, то от мысли, что она будет принадлежать Асаду, испытал бы злобную радость, а не эти адские муки.
Спокойный голос Розамунды прервал размышления Оливера:
— Почему вы отказали ему?
Оливер быстро обернулся.
— Вы всё поняли? — спросил он.
— Я поняла достаточно. Лингва-франка не очень отличается от французского, — ответила Розамунда и повторила свой вопрос: — Почему вы отказали ему?
— И вы ещё спрашиваете?
— Вы правы, — с горечью проговорила она, — вряд ли это необходимо. И всё же — неужели жажда мщения так велика, что вы готовы скорее пожертвовать собственной головой, чем уступить хоть на йоту?
Лицо корсара помрачнело.
— Конечно, — усмехнулся он, — как ещё вы могли истолковать мой отказ!
