Валерий Гусев - Мстители двенадцатого года
Натурально, старый князь наградил майора двумя пощечинами. К барьеру Петр Алексеевич вышел нездоровым, запоздал со своим выстрелом.
В конце письма была приписка: «Стоим сейчас под Вязьмой. Майор Измайлов не взят под арест». Приписка сия была дана с целью яснее ясной.
На следующий день Алексей Щербатов был невнимателен в сражении и получил рану. Не очень тяжелую, но опасную. Он испросил отпуск с тем, чтобы всеми силами добраться до Вязьмы. Однако доктор категорически воспротивился и постановил ему лежать четыре дня.
На третий день Алексей получил еще одно письмо Заруцкого. Очень короткое. «Спешу уведомить тебя, Алексей, что торопиться тебе не след. Майор Измайлов погиб. Обстоятельства сии мне неизвестны. Коль скоро узнаю, сообщу».
Жаль, подумал Алексей, очень жаль.
Однако отпуск использовал. Заехал в имение, навел там кое-какой порядок, утешил, как мог, поседевшую матушку и повзрослевшую сестру и возвратился в полк.
Он прослужил еще сколько-то времени, дослужился до полковника и как-то по казенной надобности довелось ему незадолго до отставки побывать в Донских землях.
В какой-то станице спросил он дорогу на хутор Незамаевский. Долго ехали неоглядной степью. Пылила под колесами дорога, в лад глухо постукивали копыта, позвякивали пряжки да кольца сбруи. Тянулись по обочинам ровными рядами, в пыльной листве, шелковицы. Стояло над головой щедрое и горячее донское солнце. Чуть ниже, в белом мареве, повис ястреб, широко распахнув сильные крылья.
Нагнали хохла в громадном брыле и драной вышитой рубахе, в широченных штанах, босого. Уточнили, как ехать дальше. Хохол так долго и подробно объяснял дорогу, путая украинскую мову с русской речью, что ничего было не понять.
— Садись, проводишь, — сказал Алексей.
Ленивый хохол охотно подсел к вознице и проводил коляску до поворота на хутор. Проехали еще сколько-то верст, пересекли неглубокую речку, напоили коней. Показался наконец хутор, укрытый от зноя высокими тополями да старым ореховым деревом. Сердце у Алексея дрогнуло.
Большая, белоснежно мазанная хата, крытая ровно обрезанным по стрехам камышом, с чистыми окнами, с синими ставнями в алых цветах. Над печной трубой вьется едва заметный в солнечном свете дымок.
Молодая красивая ладная девка раскладывает по плетню цветные перины. Перед домом поседевший Волох — босиком, распояской, в соломенном капелюхе — гоняет на корде тонконогого золотистого дончака. На лошади — хлопец, сидит выпрямившись, руки за спиной, уверенно. Светловолосый, синеглазый, тонкой кости.
Алексей присмотрелся — чем-то ему этот хлопец знакóм показался. Соскочил с коляски, пошел к дому, путаясь сапогами в щедрой сочной траве.
Волох вскинул голову, блеснул зубами на загорелом морщинистом лице. Узнал сразу.
— Ваше благородие! Господин полковник! Алексей Петрович! — часто заморгал выцветшими глазами, в морщинках на лице повлажнело. Несмело обнял полковника. Алексей расцеловал его.
— Вот и свиделись. — Волох мазнул ладонью по щеке. Но тут же построжал: — Алешка! — Алексей даже вздрогнул, показалось, что ему. — Алешка! Спешился. Грозного напоил. Под навес поставил. Живо-два!
Мальчонка ловко перекинул ногу через холку, соскочил наземь, подошел к Алексею, ведя лошадь в поводу, взглянул чистым смелым взглядом.
— Вот, господин полковник, — со скрытой гордостью сказал Волох, — полный вам тезка.
— Как же так? — немного смутился Алексей.
— Так я ж тож Петро. Нешто не знали?
Не знал, к стыду. Все Волох да Волох.
— Ну иди, Лексей, справляйся. Настасея! Брось тряпки, поди сюда!
Подошла Настасея, тоже не сробев и не показав любопытства.
— Что, девка, хорош барин? Чем не жених?
— Красивый. Однако стар для меня.
Волох захохотал.
— Да ты помнишь ли его?
— Как же, батюшка? Но мне больше другой тогда глянулся, молоденький. Что с матушкой сарафан мне шил. За него б пошла, коли позвал бы.
Волох захохотал еще пуще:
— Да не взял бы он тебя! Ему самому в пору… — Договаривать не стал. — А старого князя помнишь?
— Как не помнить, ласковый был. — Настасея выпростала из пазухи медный крестик на серебряной цепочке.
— Что это? — не понял Алексей.
— Так как же, Алексей Петрович? Неш не помните: все князь хотели Настасею за леденец чем-то отдарить. Вот и придумал. Увидал на ней крестик этот на шнурке. Замызган шнурок пуще супони. Сняли его благородие цепочку со своих часов. А часы мне подарили… — Тут он замолк, трудно сглотнул. — Так что стоять, пойдемте до хаты, бо горилка простынет.
В хате чисто, прохладно. Гладко утоптанный глиняный пол, ровный и твердый, что паркет. До бела выскобленный стол, лавки, покрытые рядном. В красном углу — убранные вышитыми рушниками образа. Беленая печь. У окна, за рукодельем, еще одна девица, совсем иного склада: округлости по фигуре есть, но в кости тонка, на волос и на глаз чернявая. Встала, наклонила голову.
— Француженка? — догадался Алексей. — Та самая? Маша-каша?
— Когда то было! Теперь — казачка. А это женка моя, хозяйка дому всему — Параскева Ниловна.
Обернулась от печи хозяйка. Алексей ахнул и зарделся:
— Параша?!
Подошла, поклонилась в пояс.
— Да чтоб тебе поцеловать барина, а? — посмеивался Волох, глядя на них.
Параша расцеловала Алексея в щеки. Она сильно изменилась — раздобрела, но не квашня, стать упругая, походка плавная, говорок южный появился — казачка! А в глазах, когда на Алексея взглядывала, грустинка.
— Ну, хозяйка, — весело распорядился Волох. — Что в печи — на стол мечи!
Девки взялись помогать — все без суеты, ровной поступью. А в печи на голодную роту набралось. Холодная говядина, горячая кура, пампушки на сале, галушки (чугунок не с ведро ли), сазан аршинный, сало нежное и розовое, капуста кислая, огурцы соленые — твердые, ядреные — не укусить. Янтарный мед в чашке, хлебушек белый. Крепко Волохи живут, негде на стол локти поставить.
Принесла хозяйка запотевший глиняный жбан на четверть ведра, обтерла, бережно разлила по фигурным стаканчикам.
— Это, Лексей Петрович, — пояснил Волох, — с того королевского сундучка чарочки. Там много чего нашлось.
— Ты, я гляжу, и сундучок прихватил, — с улыбкой кивнул Алексей в угол, где прятался затейливый сундук.
— Ну… Не в горсти же добро нести. — Волох встал, поднял твердой рукой всклень наполненный стакан. — За светлую память его благородия господина полковника, светлого князя Петра Алексеевича. Пусть он сейчас там на нас порадуется.
Едва стали закусывать, Волох спохватился:
