Александр Дюма - Эдуард III
Иные стояли на том, что жизнь умеренная и воздержанная предохраняет человека от заразы. Объединившись с единомышленниками своими, они жили обособленно от прочих, укрывались и запирались в таких домах, где не было больных и где им больше нравилось, в умеренном количестве потребляли изысканную пищу и наилучшие вина, не допускали излишеств, предпочитали не вступать в разговоры с людьми не их круга, боясь, как бы до них не дошли вести о смертях и болезнях, слушали музыку и, сколько могли, развлекались. Другие, придерживавшиеся мнения противоположного, напротив того, утверждали, что вином упиваться, наслаждаться, петь, гулять, веселиться, по возможности исполнять свои прихоти, что бы ни случилось, все встречать смешком да шуточкой, — вот, мол, самое верное средство от недуга. И они заботились о том, чтобы слово у них не расходилось с делом: днем и ночью шатались по тавернам, пили без конца и без счета, чаще всего в чужих домах — в тех, где, как им становилось известно, их ожидало что-нибудь такое, что было им по вкусу и по нраву. Вести подобный образ жизни было им тем легче, что они махнули рукой на себя и на свое достояние — все равно, мол, скоро умрем, — вот почему почти все дома в городе сделались общими: человек, войдя в чужой дом, распоряжался там как в своем собственном. Со всем тем эти по-скотски жившие люди любыми способами избегали больных. Весь город пребывал в глубоком унынии и отчаянии, ореол, озарявший законы Божеские и человеческие, померк, оттого что служители и исполнители таковых разделили общую участь: либо померли, либо хворали, подчиненные же их — те, что остались в живых, — не обладали надлежащими полномочиями, и оттого всякий что хотел, то и делал.
Вследствие этого у сельчан, как и у горожан, наблюдалось ослабление нравов; они запустили свое хозяйство, запустили все свои дела и, каждый день ожидая смерти, не только не заботились о приумножении доходов, которые они могли получить и от скота и от земли, о пожинании плодов своего собственного труда, но, напротив того, старались все имеющееся у них тем или иным способом уничтожить. Волы, ослы, овцы, козы, свиньи, куры, даже верные друзья человека — собаки, изгнанные из своих помещений, безвозбранно бродили по заброшенным нивам, на которых хлеб был не только не убран, но даже не сжат. И многие из них, точно это были существа разумные, за день вволю наевшись, насытившись, на ночь, одни, без пастуха, возвращались в свои помещения.
Итак, больных бросали соседи, родственники, друзья, слуг не хватало, — вот чем объясняется никогда прежде не наблюдавшееся явление: прекрасные, обворожительные, благородные дамы, заболев, не стеснялись прибегать к услугам мужчин, хотя бы и молодых, и не стыдились, если того требовало лечение, заголять при них, как при женщинах, любую часть тела, каковое обстоятельство, может статься, явилось причиной тому, что, выздоровев, они были уже менее целомудренны»[5].
А вот что пишет последователь Боккаччо из города Машо:
«Те мужчины и женщины, что выжили, все переженились. Уцелевшие дамы сверх меры зачинали детей. Среди них не было бесплодных, повсюду можно было видеть только беременных. Отдельные из них рожали двоен и троен.
Тем временем королева Франции, супруга короля Филиппа умерла, скончалась и Бона Люксембургская, жена герцога Нормандского, так что овдовели отец и сын.
Герцог Иоанн стремился поскорее снова жениться и обратил свои взоры на Бланку, дочь Филиппа III, короля Наварры; но пока он был в отъезде, его отец взял в жены Бланку; вернувшись, герцог Нормандский нашел отца женатым, и тогда, не мудрствуя лукаво, сочетался с вдовой Филиппа Бургундского, своего двоюродного брата, чья смерть под Эгюйоном, как мы помним, повергла его в глубокую скорбь.
Граф оке Людовик Фландрский, который столь ловко сумел избежать задуманного и почти уже заключенного брака с дочерью Эдуарда III, вступив во владение герцогством, женился на дочери герцога Брабантского».
Еще один, последний эпизод, и мы закончим рассказ о политической и военной истории Филиппа VI и Эдуарда III.
Как мы уже рассказали в предыдущей главе, король Англии привез с собой в Лондон пленных, захваченных им в Кале, когда Эмери де Пави должен был выдать французам замок и город.
Среди них был Жоффруа де Шарни, и он оказался одним из первых, кто внес выкуп и вернулся во Францию.
Этому капитану по-прежнему не давали покоя предательство ломбардца и те двадцать тысяч экю, которые он ему отдал, поэтому, прибыв в Сент-Омер, он первым делом разузнал о том, что сталось с Эмери де Пави.
Ломбардец удалился в небольшой замок Фретэн, что стоял на дороге, ведущей в Кале, — то был дар короля Эдуарда III. Эмери де Пави жил в замке в праздности, весело проводя время, и имел любовницу — дивной красоты женщину, которую привез из Англии; но женщина эта не удовлетворялась только любовью Эмери де Пави, как он сам не довольствовался лишь ее прелестями. Вследствие этого она завела другого любовника, оруженосца мессира Моро де Фьена, очень ревновавшего ее к Эмери де Пави.
Когда Жоффруа де Шарни начал разыскивать ломбардца, случай устроил так, что он обратился именно к сему оруженосцу; поняв из вопросов капитана, о чем идет речь, тот не скрыл от него убежища Эмери де Пави, и, добившись своими ответами доверия Жоффруа, в конце концов поведал все, что тот желал узнать.
Оруженосцу представилась хорошая возможность перестать ревновать. Он мстил за свою страну и избавлялся от соперника. Он взялся провести Жоффруа де Шарни до двери в комнату ломбардца, заклиная его пощадить женщину, находившуюся в замке, и никому не говорить, что это он выдал ему все сведения.
Эмери, не подозревавший, что может подвергнуться какой-либо опасности, по-прежнему проводил время в празднествах и пирах и, не терзаясь никакими предчувствиями, предавался любви с прекрасной наложницей.
А тем временем Жоффруа де Шарни собрал отряд вооруженных людей и вечером двинулся с ним в дорогу.
На другой день, на рассвете, эти люди окружили небольшой замок, и Жоффруа проник внутрь всего с несколькими рыцарями.
Через полчаса Эмери и его любовница были схвачены. Кстати, в замке ничего не разграбили и не разбили, ибо между Францией и Англией соблюдалось перемирие.
— Вы помните, мессир, что вы мне обещали? — спросил оруженосец у Жоффруа де Шарни, когда пленника и его любовницу перевезли в Сент-Омер.
— Я вам обещал сохранить жизнь этой женщине?
— Да, мессир.
Жоффруа де Шарни с усмешкой посмотрел на оруженосца и спросил:
