Владимир Прасолов - Золото Удерея
Степан Матанин от отца и деда своих унаследовал одно качество, вероятно сохранявшее его род в невероятно трудные времена освоения этих земель: он никогда не спешил принимать решения. Но если решение принято, уже ничто не могло его остановить. Крепко сбитый, коренастый, еще в юношеские годы не знал он равных в кулачных драках, и не столько из-за силы, сколько благодаря упорству и смелости. Не знал он и чувства жалости или пощады, потому, испытав его однажды, мало кто отваживался снова наступать на грабли. Жил он особняком, и мало кто совал нос в его дела. Обо всех судачили деревенские бабы, всем косточки мыли, всем, да только не ему. Глухим забором отгородил он свой дом, как и всю жизнь свою от людей. Уважали его, слову его верили, но не любили, а он в этой любви и не нуждался. Никогда не рассчитывал он на чью-то помощь, все, чего он достиг, сделал сам. Ни с кем не дружил, уважал только сильных, ненавидел люто пришлых, всех тех, кто заявился на эту землю урвать, потому и свела его судьба с Косых. Потому и согласился в свое время в подручные к Никифорову пойти. Обида взяла за то, что с земли, их дедами кровью оплаченной, всякая голота лапотная золото тащит. Да еще швыряется им, кичась и насмехаясь над теми, кто в тайге, охотой да рыбой промышляя, семьи свои кормил. Дескать, лопухи таежные, по речкам за «живым серебром» гонялись, а по золоту топтались. Да, видно, плетью обуха не перешибешь, огрызались черные старатели, а когда золотые прииски пооткрывались в тайге северной, понял он, что глупо против ветра плевать. Надо было как-то приспосабливаться, но мешал характер, сопротивление его ангарской натуры было столь мощным, что он и слышать не хотел о промыслах золотых. И вот теперь тот же человек, который когда-то вверг его в войну против старателей, предложил ему пойти к ним в работу. Правда, не просто так. Он слишком хорошо знал Косых, чтобы не поверить Никифорову. Тому убить, что высморкаться. Ко всему прочему одолжил он ему деньги без всяких бумаг, на слово веря, а ведь Косых ничего ему про Панкрата не сказал. Промолчал про себя, когда об том разговор был. Значит, не то чтоб не доверился ему, а просто не допустил до тайных дел. Раньше так не было. А денег попросил — как друга. Врал ему, значит. А там, где малая ложь прошла, предательству дорога проложена. Рассудив, взвесив все, Степан принял решение — выполнить просьбу Никифорова. Наняться в проводники, привести искателей в зимовье на Шаарган, а дальше — как бог на душу положит. Убивать он никого не будет, хочет посмотреть в глаза Косых, вернее, в глаз! Приняв такое решение, направился в заезжую избу, где, все знали, приезжее начальство людей на работу сватает. Без всякого труда получил желаемое, более того, еще и денег вперед. Как раз двести рублей.
Вот и вернулись денежки, чуть не рассмеялся он, услышав о сумме, которую ему посулил Спиринский в кабаке. Уже там, в номерах, встретившись с Белоцветовым, понял, что предприятие ими разворачивается основательно и надолго. Спиринский умел рисовать прожекты, а тут он расстарался, да так умело, что убедил даже Белоцветова, не то что таежника Матанина. Степан принялся за дело. Уже к вечеру были наняты четверо крепких работящих парней, подготовлены лошади и снаряжение. Наутро был назначен выезд. Поднялись рано. Пахтин и Матанин верхом, Спиринский с Белоцветовым на двуколке, работники и снаряжение на двух телегах. Еще один воз с фуражом для лошадей. В деревне Мотыгиной, куда должны были заехать, ждал уже давно нанятый Спиринским горных дел мастер Глотов. Упредить его был, в ночь еще, послан один из сыновей Матанина, да не вернулся поутру, решили не ждать, все одно по пути. К обеду уже въезжали в деревню. Эка невидаль, мост через реку — настоящий, в три наката бревен возвели за лето приисковые работники. Причалы для барж хлебных соорудили, кипела работа, трудилась Ангара, золотодобычей подхлестнутая. Избы новые уже и на самый берег реки выползли, как грибы, расползались по бугру, что на той стороне реки у Карнаевского ручья. В заезжей избе, что наискосок от часовенки, увидели коня матанинского сына Василька, туда и направились. Он встретил на пороге заезжки.
— Бать, тут это… — обратился он к отцу.
— Говори ясно, где Глотов?
— Здеся, токо пьяный он, всю ночь гулял. Я приехал, насилу нашел, а он пьяный, ничё не соображат…
— Пьяный — проспится, распрягай лошадей, — скомандовал Матанин.
— Что случилось? — спросил подъехавший Пахтин.
— Мастер ваш спит пьяной, куды его, надо обождать, когда в себя придет…
— Мать его, где он, пойду гляну. — Спрыгнув с коня, Пахтин зашел в заезжку.
Смрадный перегар спиртного и запах табака ударили ему в лицо. Где-то там, в глубине, спали вповалку на полу и лавках люди. Вышедший служка, высокий парень с одутловатым заспанным лицом, зевая, спросил:
— Чего изволите, барин?
— Изволю выпороть тебя!
Тот оторопело отшатнулся, мазанув ладонью по лицу, выпучил глаза и, пятясь вглубь, заорал:
— Тереха! Наших бьют!
На его вопль из проема кутьи вывалился точно такой же обликом парнина с железной кочергой в руке.
— Нажрались, суки! Кости перелома… — свирепо заорал он, пока не увидел Пахтина. Увидев же, остановился и, повернувшись к брату-близнецу, рявкнул на него: — Чё, совсем ополоумел, не вишь, кто вошел! — Швырнув загремевшую в кутье кочергу, поклонился Пахтину. — Не обижайтесь на него, умом слаб от этого угару становится, всю-то ночь на ногах, а народишко-то пьяный, все норовит зуботычину дать, вот он и попутал, видно…
— Ладно, который тут Глотов? Вытаскивайте его на воздух, в вашем бардаке он долго не оклемается!
— Дак он нам и сам нужон. Должок за ним, вчера угощал народишко, а не заплатил.
— Сколь он должен?
— Тринадцать рублев сорок копеек, вот здеся записано…
— Проспится — отдаст, вытаскивай, говорю…
— Верим вам, верим. Архипка, пособи…
Пахтин вышел на воздух. Выдохнув смрад из своей груди, сплюнул и выругался.
Пока Пахтин был в заезжке, Матанин спросил сына:
— Ты-то где всю ночь был?
— Так здеся, при коне, караулил, вдруг бы энтот куда пошел…
— Молодец. — Стапан взлохматил вихры сына. — Поди в телегу, поспи.
— Хорошо, батя… — благодарно сверкнули глаза сына. Нечасто он слышал похвалу отца. Нечасто.
Глотов, которого вынесли братья Тереха и Архип, оказался тщедушным мужичком, безвольно болтавшаяся голова которого, с редкой бородкой и лысым затылком, свидетельствовала о том, что оклемается он не скоро.
«Вот паршивцы, сколь же пойла их надо было ему выжрать, чтоб на тринадцать рублей задолжать?! Ворюги, мать их растуды!» — подумал Пахтин и скомандовал:
