Евдокия Ростопчина - Палаццо Форли
Командор не мог перенести урона гордых замыслов и надежд всей его жизни. Мысль отказаться от маркизства и палаццо Форли, чтоб видеть их во владении Динах, эта мысль сводила с ума честолюбивого пройдоху. Чем ближе был роковой день развязки, тем громче вопили в нем ненависть и злоба. Чтобы отомстить злодею Ионафану и маркизу, он решился поджечь предмет спора и домогательства отвергнутой отрасли Гаубетто. Случай, посланный свыше, спас и от этой беды внуков Джиневры.
Между тем народ сбежался на крики Бонако и Ашиля, явилась полиция и увела уличенного, у которого нашлось еще много приготовленных связок соломы и спичек. Пиэррина, возвратясь к себе, набожно крестилась; Бонако пошел себе, торжествуя, предовольный, что ему удалось быть действующим лицом в драме. Ашиль вызвался проводить Джироламо, утомленного волнением и заботами этой ночи.
Еще раз древние своды церкви Санта-Кроче услышали признания и тайны, поверяемые доброму аббату, но, на этот раз, они были иного содержания. Монроа просил позволения устроить дела Лоренцо и предлагал аббату взять у него, тайно от маркиза, сколько нужно будет на уплату его долгов. Он объявил, что имеет право помочь Лоренцо, не только как будущий жених его сестры, но как ближайший и единственный родственник его. Ашиль де Монроа был родной племянник маркизы Жоржетты, сын второй дочери тюремщика, оставшейся ребенком в колыбели, после побега Жоржетты с маркизом Агостино. Когда бегство открылось, тюремщик был отставлен за дурной присмотр и объявлен подозрительным, — благодаря только тому, что в комитете общественной безопасности у него нашлись покровители, которых снисхождение спасло его от суда. Он удалился на свою сторону, где на деньги, оставленные маркизом, купил за бесценок одно из продававшихся тогда эмигрантских поместьев и зажил барином, воспитывая свою меньшую дочь, как будущую наследницу богатого имения. Из большей осторожности и чтоб избежать всех преследований, он переменил имя — и вот почему все старания Жоржетты отыскать следы своего семейства оставались тщетны. Впоследствии, когда Империя возобновила во Франции обычай носить название своих поместий, родители Жоржетты приняли фамилию купленного ими замка и выдали дочь свою за господина де Монроа, богатого дворянина. Эта дочь была существо кроткое, набожное, любящее; она гордилась родством с домом Форли и вместе опасалась, чтобы этот древний род не захотел признать ее своей роднёю. Она воспитала сына своего Ашиля в приязни и уважении к незнакомой тетке, о которой подробные сведения получались иногда стороною, через путешественников и дипломатов, посещавших Флоренцию. Но мать Ашиля не хотела уведомить сестру о своем существовании письмом, все собиралась сама ехать с нею познакомиться; романтическая и восторженная, как почти все женщины тогдашнего поколения, она создавала себе прекрасные воздушные замки о своем неожиданном прибытии в Италию, о первом свидании с сестрою, об удивлении ее и общей их радости, сопровождаемой, как водится, слезами, обмороками и другими трогательными сценами… Только слабость здоровья всегда мешала ей осуществить эти очаровательные мечты, и она осталась преспокойно в Турени, откладывая с года на год свою поездку. Тогда путешествовали редко и неудобно; для женщины, особенно изнеженной, избалованной, проехаться из провинции в столицу было уже подвигом, а ехать в чужую сторону, ехать морем, казалось верхом неустрашимости и смелости. Госпожа де Монроа состарилась, собираясь в Италию, и наконец узнала о смерти своей сестры; но когда она принуждена была отказаться от собственного путешествия, то послала вместо себя Ашиля, приказав ему познакомиться с детьми Жоржетты, не открывая им своего родства, подружиться с ними, разведать, не будет ли знатное семейство Форли гнушаться своими французскими единокровными, и звать молодых племянников к тетке, слишком слабой, чтоб самой навестить их. Случай не дал Ашилю доехать до Флоренции, цели его путешествия, и еще в Венеции сблизил его с маркизом Лоренцо.
Ашиль успел заметить слабости молодого человека и узнал его уважение к сестре, которую он боялся почти столько же, сколько и любил. Монроа поспешил во Флоренцию, движимый желанием узнать эту кузину, которая уже занимала его воображение. С первой встречи она произвела на него сильное впечатление; скоро любовь, потом страсть заговорили в его сердце. Тут он уже решительно не хотел представиться маркезине как родственник, боясь стать тотчас с нею на короткой ноге родства и тем потерять возможность возбудить в девушке другое чувство, более пылкое, чем простая дружба к близкому человеку. Когда распространился слух о любви маркиза к Терезине, когда расточительность Лоренцо стала предметом общих толков ео Флоренции и все предвещали ему разорение в скором времени, Ашиль приготовился выручить его и открыться тогда, как родной племянник Жоржетты. Теперь он убедился, что срок наступил и Лоренно погибает; он просил аббата сделать ему, честь и принять от него суммы, нужные для поправления дел маркиза.
Падрэ Джироламо дружески обнял близкого родственника своих возлюбленных питомцев, — племянника любезной ему Жоржетты, но, поблагодарив Ашиля, он отверг его помощь, сообщив Монроа о существовании клада в палаццо Форли и о возможности для маркезины спасти брата даже без его ведома. Он передал молодому человеку все, что сам узнал в тот вечер от Пиэррины касательно тройного замысла членов семейства дель-Гуадо и общей развязки, которая на следующий день должна была разрушить неприятельские козни и доставить маркезине случай упрочить за собою и братом достояние их предков. Ашиль утешился мыслью, что его пособие вперед пригодится маркизу, слишком ветреному и слабому, чтобы вдруг остепениться и удовольствоваться пенсией, которую станет выдавать ему сестра.
Солнце уже всходило, когда говорившие расстались, дружно пожимая друг другу руки, и когда Ашиль направил шаги свои к гостинице дель-Арно, успокоенный за ту, кого он так много и так искренно любил.
XIV. День развязки
В понедельник, 12 марта 1838, в день второго карнавального гулянья, все действующие лица этого рассказа проснулись в разное время и в разных расположениях, кроме одного командора, Карла Бианкерини, который вовсе не просыпался: его нашли повешенным в той комнате, куда его заперла полиция до заключения в тюрьму, как уличенного в поджигательстве. Он не мог перенести последствий своего отчаянного поступка: его сводила с ума убийственная мысль, что суд и допросы откроют его происхождение и что все лучшее флорентийское общество, в которое он втерся многолетним униженным искательством, узнает наконец его истинную биографию. Перед ним вместо блистательного звания, о котором он мечтал с самых молодых лет, вместо исполнения замыслов его отца, предстояли вечные галеры, — и он нашел в себе один порыв отчаяния преступника: самоубийство показалось ему легче суда и наказания.
