Анри Кок - Сиятельные любовницы
— С вами время летит слишком быстро, ваша эминенция, — сказала она ему. — Живешь вдвое быстрее.
— Отныне, — отвечал кардинал, — я буду стараться говорить меньше.
— Нет! — возразила Бианка. — Тогда мы много потеряем!
Обедать возвратились в Поджио.
За десертом лакеи удалились, господа на свободе уничтожали пирожное, запивая его великолепным кипрским вином еще того времени, когда Кипр принадлежал Венецианцам. Разговор продолжался, головы разгорячились, чему помогла веселость кардинала и доброе вино. Негритенок Ахмет принес в кувшине четвертую бутылку муската.
— За ваше здоровье, братец, и за ваше, сестрица! — сказал кардинал, чокаясь своим бокалом, до краев наполненным пурпурной жидкостью, с бокалами Бианки и Франческо.
— За ваше, братец! — весело ответили они.
И они все трое выпили…
Нет, не все. Выпили только великий герцог и герцогиня. Кардинал только сделал вид, что пьет.
Не успели они проглотить и глотка из этой четвертой бутылки, как, выронив из рук бокалы, Франческо и Бианка замертво упали на пол. Пораженный увиденным, негритенок с ужасом отбросил кувшин, содержимое которого смешалось с остатками бокалов, из которых пили их светлости.
— Хорошо, — шепнул негритенку Фердинанд Медичи и направился к двери. Там он закричал. — На помощь! На помощь! Их светлостям дурно!..
Перенесенные на постели, Франческо Медичи и Бианка Капелло скончались, не вымолвив ни слова.
«Кто был виновником этого ужасного злодеяния, — говорит историк XVI века, — это пока историческая загадка, которую остается разгадать».
Нам же ясно, что брата и его жену отравил Фердинанд Медичи.
Ценой этого преступления для Фердинанда Медичи стала Тосканская корона, ибо тотчас же, отказавшись от своих священнических обязанностей, он вступил на трон.
«Под его правлением, — говорит тот же историк, — искусства и науки во Флоренции засияли полным блеском. Он был достойным преемником в фамилии Медичи…»
Фердинанд был великий государь! Тем лучше! Значит, отравление его брата и невестки что-нибудь да значило.
Франческо Медичи был с большой пышностью погребен в склепе главной Флорентийской церкви. Что же касается Бианки Капелло, то после смерти она в глазах Фердинанда снова стала куртизанкой, брак с которой был позором для его семейства, и он отправил ее для погребения подальше…
21 октября 1587 года, утром, лодка, управляемая двумя монахами, везла на Пизское кладбище останки великой герцогини Тосканской.
Одни крестьянин на руле, две служанки и лакей — таков был погребальный кортеж Бланки.
Рассказывают, что когда гроб с останками был опущен в могилу, какой-то монах, почти касаясь губами земли прошептал, как будто мертвая могла его услышать:
— Покойся с миром, Бианка Капелло, я буду молиться за твоего сына и за тебя…
А что же стало с Антонио Медичи, сыном Франческо и Бианки? История об этом не говорит ничего, но скорей всего он не дожил до старости. Если Фердинанд Медичи не отравил его, то — велел задушить, утопить или зарезать кинжалом.
Габриэли
В 1744 году жил в Риме князь, человек лет сорока, ужасно скучавший жизнью, хотя и обладавший всем, что может доставить удовольствие, то есть великолепным состоянием, приятной наружностью, умом, малой чувствительностью и отличным желудком.
Но все-таки князь Габриэли, богатый, красивый, не старый, не глупый, не злой и совершенно здоровый, — скучал. Тщетно его многочисленные друзья приезжали каждый день в его великолепный дворец на новой площади развлекать его, тщетно его прелестная любовница, актриса из театра делла Валле сеньора Фаустина, твердила ему с утра до вечера, что она его обожает, что она никогда не любила так, как любит его… князь с утра до вечера продолжал скучать.
Это был просто сплин. Ему начали досаждать и любовница, и друзья. Раз вечером, возвращаясь в коляске с прогулки на Корсо, князь Габриэли, входя в свой дворец, был удивлен, услыхав чей-то голос, выходивший из каморки рядом с кухнями и певший одну из ариеток Галуппи.
Голос был свеж и чист, хотя еще и не силен.
— Что это значит, Михэль? — спросил князь, обращаясь к сопровождающему его лакею. — Кто это поет?
Лакей сконфуженно поклонился, заподозрив в этом вопросе упрек.
— Это дочь Гарбарино, нашего кухмистера, ваше сиятельство, Катарина, — отвечал он. — Маленькая такая девочка!.. Я уже запрещал ей петь.
Но князь жестом заставил его замолчать.
— Она поет недурно! — заметил он после небольшого молчания. — Сколько ей лет?
— Лет четырнадцать, ваше сиятельство.
— Недурно! Право недурно! Кто ее учил петь?
— Полагаю, ваше сиятельство, что она сама выучилась.
— Сама?.. Да ведь нужно же было, чтоб она где-то услыхала эту арию! Ступай за этой девочкой, Михэль…
— Сию минуту, ваше сиятельство.
— И приведи ее ко мне в залу.
— Слушаю, ваше сиятельство.
Князь Габриэли страстно любил музыку. Да и кто из итальянцев не любит ее!.. Он сидел у себя в комнате, нетерпеливо ожидая ту маленькую Катарину, которая так сильно пленила его своим голосом.
Отворилась дверь и князь вскрикнул от изумления…
Вместо одной девочки вошли две, одних лет, одного роста и удивительно похожие одна на другую, с той только разницей, что одна была брюнетка, а другая блондинка.
Брюнетка, не дав князю заговорить, подошла к нему и сказала:
— Ваше сиятельство, я Катарина. Михэль мне сказал, что вы желаете поговорить со мной. Но так как сестру моя Анита ни на минуту не расстается со мной, я привела ее с собой. Вы на это не сердитесь?..
Князь улыбнулся.
— А за что же я рассержусь?
Катарина вздернула голову и весело погрозила пальцем лакею.
— А! — вскричала она. — Ты говорил, что монсеньору нужна только одна, а двух будет много!
— Сколько лет тебе, Катарина? — спросил князь.
— Четырнадцать, а сестре Аните тринадцать.
— Ты дочь Гарбарино, моего повара.
— Точно так. Нас зовут кухаренками.
— А у тебя, знаешь ли, славный голос!
— Вы очень милостивы. Я пою так себе, для развлечения. Михэль говорит, что я виновата, потому что других мое пенье не забавляет.
— Михэль — дурак! Кто тебя учил петь?
— Никто, монсеньор.
— Где же ты слышала то, что повторяешь?
— В театре «Аргентине и Алиберти», я хожу туда по крайней мере два раза в неделю вместе с Анитой и тетушкой, добрая она такая и о нас очень заботится, потому что тятеньке некогда: он все для вас…
— А сестра твоя тоже поет?
