Анна Барт - Месть из прошлого
Мое желание признаться Галке в том, что не только влюбилась в «американского полицейского», но и еще и ухитрилась расписаться с ним в скандальном Лас-Вегасе два дня назад, тут же испарилось без следа. Надо было срочно ехать в Москву, разводиться с Коровиным, потом поднимать вопрос о разводе с Вацеком, пока никто из домашних не прознал про так нелепо заключенный брак с Муром.
Папу точно хватит удар, а мама собственными руками придушит дочку, узнав что у любимой Лизоньки – три законных одновременных мужа. Мои родители ничего не знали о фиктивном американском браке с Вацеком, для них я была все еще женой Коровина. Что уж говорить о Муре!
Да, три мужа – явный перебор не только для московских папы-мамы, но даже для демократической в вопросах брака Южной Калифорнии.
И тут в мою башку, все еще окутанную «романтизьмом» любви прошедшей ночи, закралась крамольная мысль. Если я ухитрилась заиметь одновременно троих мужей, что кардинально противоречило моим желаниям, логике и здравому смыслу и во что с трудом поверили бы собственные родители, то, возможно, у Ивана Грозного и правда было семь или десять жен? Не из-за болезненного сластолюбия, шизофрении или неумения сдерживать всем известные инстинкты, как твердят нам с пеной у рта историки, а просто потому, что так сложились неведомые нам обстоятельства, просто говоря – так легла карта?
Хорошенько поразмышлять над этим предположением мне не удалось – пришлось срочно паковать чемоданы. Сергей и Вацлав неожиданно поменяли планы и решили лететь в Москву вместе со мной. Сергей хмуро гавкнул, что его бывшая жена-актрисулька будто бы хочет переселяться в Америку – через знакомство по Интернету.
– Кошмар, – протянул с неподдельным ужасом Вацек. – Здесь гарпия начнет судиться за опекунство над Яном и пустит вас по миру – обоих. Никакого наследства Елизаветы Ксаверьевны и золотоносных писем императора не хватит на то, чтобы удовлетворить желания и потребности глупенькой, но очень жадной провинциалки.
Сергей с чувством хлопнул дверью, а я побежала заказывать билеты. Около полуночи мы уселись в тесные кресла боинга «Лос-Анджелес – Москва».
Сказать, что я измучилась с братом и Вацеком за десять часов перелета, это не сказать ровным счетом ничего. Сначала оба возмущались креслами: Сергею было тесно, а Вацлаву некуда девать ноги и руки. Потом им стало душно, холодно, захотелось есть и пить в неурочный час. Сергею приспичило покурить, хотя курит он раз в год. А Вацлаву дуло из окна, он сердился и никак не мог из-за этого уснуть.
Только дети не дергали меня. Поиграв в «стрелялки», они быстро съели и выпили все предложенное любезной стюардессой, и, свернувшись клубочком, мгновенно уснули под пледом.
Вацлав и Сергей успокоились только на рассвете, когда запахло кофе и сонные пассажиры начали шевелиться в креслах. Самолет приземлился, и оба вылезли на терминал заспанные, с надутыми небритыми физиономиями и в пресквернейшем настроении.
Веселые родители встретили нас в грязном пустынном Шереметьеве и объявили, что сразу повезут на дачу, так как оттуда будет легче добираться до конюшен, чем повергли Яна и Алешку в состояние эйфории, а меня – в глубочайшую депрессию.
В машине вредные молодцы – Сергей и Вацлав – разом расцвели, развеселились, оживленный разговор с родителями не прерывался ни на секунду, только я засыпала с открытыми глазами, мечтая поскорее добраться до дачи.
Ближе к вечеру я смогла наконец подняться к себе в «светелку» на второй этаж. Плотно прикрыла дверь и беззвучной кеглей свалилась на чистые подушки. Завтра никто не вытащит меня из-под одеяла раньше часу дня, даже если на Землю прилетят марсианские тарелки или начнется всемирный потоп.
Гул голосов и смех внизу стали отдаляться, мягкая дрема подкралась и окутала меня, как пуховое невесомое одеяло, тело охватила приятная истома… но тут противно, громко, прямо в ухо, замяукал мобильник.
– Лиза, немедленно просыпайся, – раздался бодрый и веселый голос двоюродного брата. – Ты что, в Москву спать приехала?
– Макс, можно все дела завтра? – простонала я в трубку, не в силах пошевельнуться и открыть слипающиеся глаза.
– Можно и завтра. В Дмитриевском монастыре Александр ждет тебя к пяти утра…
– Во сколько?!
– К пяти утра. К началу службы. А потом приезжайте сюда – от монастыря до нас рукой подать.
Никогда, ни при каких условиях не смогу стать послушницей в монастыре, уныло подумалось мне, потому что только жестокое и каждодневное лупцевание палкой заставит меня выползать из постели в такую рань.
– Спасибо, – мрачно поблагодарила я исчезнувшего Макса и зарылась в прохладные простыни.
* * *Ровно в пять утра, беспрестанно зевая и дрожа от пронизывающей предрассветной сырости, я подошла к воротам белеющего в темноте Дмитриевского монастыря, оставив мальчишек досыпать в машине.
Худенький Александр, бодрый, одетый в черный скромный подрясник уже поджидал меня. Мы присели на холодную скамейку рядом с собором. Не зная, как начать разговор, я молча протянула дневник Марины – оригинал и перевод, раскрыла его на страничке с портретом царицы.
Несколько минут Александр внимательно читал перевод, а потом из молочного тумана нарисовался молоденький парнишка, тоже одетый в черное и Александр быстро встал:
– Извините, Лиза, я должен немедленно идти. Давайте встретимся у церкви, которую хотел показать вам Максим через… ну, скажем, пару часов?
От возмущения я остолбенела и потеряла дар речи. Зачем же тогда было вставать вместе с петухами? Хотя, уверена, петухи в такую рань дрыхнут без задних ног, только послушники монастырей резвы, бодры, веселы и готовы к работе в такой отвратительно ранний час!
Злые слова готовы были сорваться с языка, но худенький до прозрачности Александр поднял на меня светло-голубые глаза: ничего не отражалось в них – ни печали, ни волнения, ни радости. Так гладь горного озера спокойно смотрит в далекое небо, не потревоженное волнениями мирской суеты. Мне пришлось затолкать подальше рвущееся возмущение и молча покориться обстоятельствам. Как известно, в чужой монастырь со своим уставом не лезут.
К Максиму в конюшни мы приехали как раз к первому завтраку.
– В монастыре встают рано, – засмеялся Макс, когда я пожаловалась на несостоявшуюся беседу. – Зато как хорошо: с утра кончил дело – гуляй смело!
– Ты не мог запомнить или записать рассказ Александра, чтобы не мучить меня подъемом до восхода солнца? – проворчала я, уплетая за обе щеки горячую, сладкую и невыразимо вкусную овсянку.
– Да я ничего не запомню, – отмахнулся Макс. – Вот церковь покажу. Только ехать туда надо сразу после завтрака.
