Александр Дюма - Королева Марго
— Нет, — сказал Рене, — это не она и не они. Это мужские шаги; сюда идут мужчины… остановились у моей двери…
В это мгновение раздались три коротких удара в дверь. Рене быстро сбежал вниз, но не стал отпирать дверь, а приложил к ней ухо. Три таких же удара повторились.
— Кто там? — спросил Рене.
— А разве надо называть себя? — спросил чей-то голос.
— Непременно, — отвечал Рене.
— В таком случае, меня зовут граф Аннибал де Коконнас, — ответил тот же голос.
— А я — граф Лерак де Ла Моль, — произнес другой голос.
— Подождите, господа, подождите, я к вашим услугам.
Рене принялся отодвигать засовы, поднимать щеколды и, наконец, отворил дверь молодым людям, после чего запер ее, но только на ключ, провел их по наружной лестнице и впустил во вторую половину верхней комнаты.
Входя в комнату, Ла Моль перекрестился под плащом; он был бледен, рука его дрожала: он не мог преодолеть свое малодушие.
Коконнас начал по порядку рассматривать все предметы и, очутившись во время этого занятия перед входом в келью, хотел было отворить дверь.
— Позвольте, ваше сиятельство, — внушительно сказал Рене, положив руку на руку пьемонтца, — все посетители, оказывающие мне честь своим приходом, располагаются только в этой половине комнаты.
— А-а, это другое дело, — ответил Коконнас, — да я и сам не прочь посидеть.
И он сел на стул.
На минуту воцарилась глубокая тишина: Рене ждал, что кто-нибудь из молодых людей скажет о цели их прихода. Слышалось только свистящее дыхание еще не совсем выздоровевшего пьемонтца.
— Господин Рене, — наконец заговорил Коконнас, — вы человек сведущий; скажите мне: я так и останусь калекой, то есть всегда ли у меня будет такая одышка? А то мне трудно ездить верхом, фехтовать и есть яичницу с салом.
Рене приложил ухо к груди Коконнаса и внимательно выслушал легкие.
— Нет, вы, ваше сиятельство, выздоровеете, — сказал он.
— Правда?
— Уверяю вас.
— Очень рад.
Снова наступило молчание.
— Не хотите ли узнать что-нибудь еще?
— Конечно! Я бы хотел знать, серьезно ли я влюблен, — сказал Коконнас, — Серьезно, — отвечал Рене.
— Почем вы знаете?
— Потому что вы спрашиваете об этом.
— Черт побери! По-моему, вы правы! А в кого?
— В ту самую, которая теперь по любому поводу повторяет то же ругательство, что и вы.
— Ей-Богу, вы молодец! — сказал озадаченный Коконнас. — Ну, Ла Моль, теперь твой черед. Ла Моль покраснел и смутился.
— Да говори же! Какого черта?.. — воскликнул Коконнас.
— Говорите, — сказал флорентиец.
— Я не стану спрашивать у вас, влюблен ли я, — тихо и нерешительно начал Ла Моль, но, понемногу успокаиваясь, заговорил увереннее, — не стану спрашивать потому, что сам это знаю и отнюдь не скрываю от себя. Но скажите мне, буду ли я любим, ибо все, что раньше подавало мне надежду, обернулось теперь против меня.
— Возможно, вы не делали всего, что нужно.
— Что же делать, сударь, как не доказывать уважением и преданностью даме моей мечты, что она любима искренне и глубоко?
— Вы прекрасно знаете, — отвечал Рене, — что такие проявления любви иногда не достигают цели.
— Значит, я должен оставить всякую надежду?
— Нет, вы должны прибегнуть к науке. В натуре человека существуют антипатии, которые можно преодолеть, и симпатии, которые можно усилить. Железо не магнит, но если его намагнитить, оно само притягивает железо.
— Верно, верно, — прошептал Ла Моль, — но мне противны всякие заклинания.
— Зачем же вы сюда пришли, если они вам противны?
— Ну, ну, нечего ребячиться? — вмешался Коконнас. — Господин Рене, не можете ли вы показать мне черта?
— Нет, ваше сиятельство.
— Досадно, я бы сказал ему два слова, — может быть, это подбодрило бы Ла Моля.
— Ну хорошо, — сказал Ла Моль, — поговорим откровенно. Мне рассказывали о каких-то восковых фигурках, сделанных по подобию любимого человека. Это помогает?
— Не было случая, чтобы это не помогло.
— Но этот опыт не может повредить здоровью или жизни любимого существа?
— Ни в коей мере.
— Тогда попробуем.
— Хочешь, начну я? — спросил Коконнас.
— Нет, — ответил Ла Моль, — раз уж я начал, то я и закончу.
— Господин де Ла Моль, желаете ли вы знать — желаете ли горячо, страстно, неудержимо, — что вы должны делать? — спросил флорентиец.
— О, страстно желаю! — воскликнул Ла Моль. В эту минуту кто-то тихонько постучал во входную дверь, но так тихо, что только Рене услыхал стук, да и то, вероятно, потому, что ждал его.
Продолжая задавать Ла Молю ничего не значащие вопросы, он спокойно приложил ухо к трубке и услыхал на лице голоса, видимо, очень его заинтересовавшие.
— Теперь сосредоточьтесь на вашем желании, — сказал Рене Ла Молю, — и призывайте ту, кого вы любите.
Ла Моль встал на колени, словно взывая к божеству, а Рене прошел в первую половину комнаты и бесшумно спустился вниз по внешней лестнице; через минуту по лавке прошелестели легкие шаги.
Когда Ла Моль поднялся с колен, перед ним уже стоял Рене; в руках флорентийца была аляповатая восковая фигурка в мантии и с короной на голове.
— Вы по-прежнему хотите, чтобы вас полюбила ваша коронованная возлюбленная? — спросил парфюмер.
— Да, хотя бы мне пришлось заплатить за это жизнью и погубить мою душу! — ответил Ла Моль.
— Хорошо, — сказал флорентиец и, опустив кончики пальцев в кувшинчик с водой, брызнул несколько капель на голову фигурки и произнес несколько слов по-латыни.
Ла Моль вздрогнул: он понял, что совершается святотатство.
— Что вы делаете? — воскликнул он.
— Я нарекаю эту фигурку Маргаритой.
— Но для чего?
— Чтобы вызвать ответное чувство.
Ла Моль уже было открыл рот, намереваясь прекратить святотатство, но его удержал насмешливый взгляд Коконнаса.
Рене заметил это и остановился в ожидании.
— Нужна полная, твердая воля, — сказал он.
— Действуйте, — ответил Ла Моль.
Рене начертал на узенькой полоске красной бумаги какие-то кабалистические знаки, просунул бумажку в ушко стальной иглы и вонзил иглу в сердце статуэтки.
Странное дело: в ранке появилась капелька крови. Тогда Рене поджег бумажку.
Накалившаяся игла растопила воск вокруг себя и высушила капельку.
— Ваша любовь своею силой пронзит и зажжет сердце женщины, которую вы любите, — сказал Рене.
Коконнас, как и полагается вольнодумцу, исподтишка посмеивался, но Ла Моль, любящий и суеверный, чувствовал, что капли холодного пота выступают у корней его волос.
