Густав Эмар - Арканзасские трапперы
Люция вскрикнула от радости и, скрыв свое смущенное лицо на груди Хесуситы, протянула руку Чистому Сердцу, который, упав на колени, покрыл ее поцелуями.
ЭПИЛОГ
Это было несколько месяцев спустя после экспедиция графа Рауссета Бульбона.
В то время французы пользовались большим уважением в Соноре. Все наши путешественники, случайно попадавшие туда, могли рассчитывать на самый дружеский, радушный прием.
Поддаваясь своей страсти к путешествиям, я выехал из Мексики с единственною целью — осмотреть страну.
Один из моих друзей-охотников подарил мне великолепного мустанга, и я проехал верхом несколько сотен миль вдоль американского континента.
Я путешествовал, как всегда, один, делал очень небольшие переходы, пробирался через покрытые снегом горы и обширные пустыни, переплывал через быстрые реки и стремительные потоки только для того, чтобы посетить и осмотреть испанские города, расположенные по берегам Тихого океана.
Я путешествовал уже около двух месяцев и был в нескольких милях от Эрмосильо. Меня интересовал этот город, сдавшийся через два часа после атаки графу Рауссету, отряд которого состоял всего только из двухсот пятидесяти человек. А между тем Эрмосильо — большой город с пятнадцатитысячным населением. Он окружен стенами и мог выставить против французов тысячу сто солдат под начальством генерала Браво, одного из самых храбрых мексиканских генералов!
Солнце зашло, и сразу стемнело. Моя бедная лошадь проехала уже пятнадцать миль. За последние дни я чересчур напрягал ее силы, спеша поскорее доехать до Гуаймаса, и потому она с трудом продвигалась вперед и чуть ли не на каждом шагу спотыкалась на острые камни.
Я сам страшно устал и проголодался. Мысль провести ночь на открытом воздухе нисколько не улыбалась мне.
Я знал, что в окрестностях Эрмосильо есть много ферм, но нигде не виднелось ни огонька, и я боялся заблудиться в темноте.
Впрочем, как и все люди, ведущие скитальческую жизнь, полную лишений и всевозможных случайностей, я привык к ним и довольно философски отнесся к постигшей меня неудаче. Путешественнику, в особенности в Америке, приходится полагаться во всем только на себя и не рассчитывать ни на какую постороннюю помощь.
Итак, потеряв всякую надежду на приют и ужин, я вздохнул и подчинился своей участи. Ехать дальше было невозможно: в темноте я рисковал сбиться с дороги. Мне оставалось только отыскать подходящее место для ночлега, где нашлось бы немножко травы для моей лошади, такой же голодной, как и я сам.
Но даже и это скромное желание не легко было исполнить. Кругом меня расстилалась сожженная солнцем пустыня, покрытая мелким, как пыль, песком. Наконец я увидел какое-то жалкое деревцо, под которым росла тощая трава.
Я собирался уже сойти с лошади, как вдруг до меня донесся стук копыт.
Я замер на месте.
Встретить всадника в этих пустынях, да еще ночью, не особенно приятно.
Конечно, он может оказаться и честным человеком, но, по большей части, оказывается негодяем.
Я зарядил револьвер и ждал.
Мне пришлось ждать недолго.
Через пять минут всадник уже подскакал ко мне.
— Добрый вечер, кабальеро! — сказал он.
Голос и манера его были так дружелюбны, что мои подозрения тотчас же рассеялись.
Я отвечал на его приветствие.
— Куда едете вы так поздно? — спросил он.
— Мне и самому очень интересно было бы узнать это, — ответил я. — Теперь так темно, что я, кажется, заблудился и решил остановиться на ночлег под этим деревом.
— Не особенно удобный ночлег, — отвечал, покачав головой, незнакомец.
— Да, не удобный, — отвечал я. — Но, за неимением лучшего, приходится удовольствоваться им. Я умираю от голода, лошадь моя страшно устала, и мы оба предпочитаем лучше отдохнуть здесь, чем ночью, в темноте, разыскивать приют, которого нам, по всей вероятности, и не удастся найти.
— Гм! — сказал незнакомец, взглянув на моего мустанга, который опустив голову, старался поймать кончиками губ несколько сухих травинок. — У вас, как кажется, очень породистая лошадь. Может она, несмотря на усталость, проехать еще мили две?
— Она в состоянии проехать и два часа, если нужно, — улыбаясь, ответил я.
— В таком случае, следуйте за мной, — весело проговорил незнакомец. — Обещаю вам обоим приют и сытный ужин.
— Очень рад и благодарю вас, — отвечал я, пришпоривая лошадь.
Она, казалось, поняла, в чем дело, и пошла довольно крупной рысью.
Мой спутник был человеком лет сорока, с умным открытым лицом. На нем был костюм землевладельца. Широкополая фетровая шляпа его была украшена широким золотым галуном; плащ спускался с плеч и закрывал круп лошади; на ногах были ботфорты с толстыми серебряными шпорами, а на левом боку, как и у всякого мексиканца, висел кинжал.
Между нами завязался живой разговор. Не прошло и получаса, как на некотором расстоянии от нас выплыло из темноты большое, величественное здание. Это была асиенда, в которой, по словам моего проводника, я мог рассчитывать на радушный прием и хороший ужин.
Моя лошадь заржала и прибавила шагу, а я мысленно возблагодарил свою счастливую звезду.
При нашем приближении какой-то всадник, стоявший на карауле, окликнул нас, а семь или восемь чистокровных ищеек бросились к моему спутнику и с громким лаем и радостным визгом запрыгали около него.
— Это я! — крикнул он караульному.
— А, Весельчак! Наконец-то! — отвечал тот. — Вот уже больше часа, как вас ждут.
— Скажите хозяевам, Черный Лось, что со мной приехал путешественник. — Да не забудьте прибавить, что он француз.
— Как вы узнали это? — спросил я несколько обиженно: мне казалось, что по выговору меня не отличишь от испанца.
— Черт возьми! — воскликнул мой спутник. — Да ведь мы почти соотечественники.
— Каким же это образом?
— Я канадец. Как же мне было не узнать вашего акцента?
Разговаривая, мы подъехали к асиенде, около дверей которой толпились люди.
Как кажется, известие о том, что я француз, произвело некоторое впечатление.
Двенадцать слуг стояли с факелами, при свете которых я увидел человек семь или восемь мужчин и женщин, спешивших к нам навстречу.
Хозяин асиенды, высокий мужественный человек лет пятидесяти, со смелым энергичным лицом, подошел ко мне. На его руку опиралась дама, которая в молодости была, наверное, замечательной красавицей; даже и теперь, несмотря на то, что ей было около сорока лет, она поражала своей красотой. Около них, с любопытством разглядывая меня, остановилось несколько прелестных детей.
Немного позади стояла дама лет семидесяти и почтенный, уже совсем седой старик.
