Владимир Москалев - Нормандский гость
– Знай на будущее: никто не смеет отозваться дурно о женщине в моем присутствии. Услышу – тотчас задушу любого, будь то хоть сам папа римский!
– Сколь, оказывается, здесь утонченные нравы, – заметил Ричард. – Но я рад, Можер, что ты этому научился. Из грубого варвара ты превратился в благородного человека с возвышенными чувствами. Это мне хороший урок, и я уже кое-что понял, – он посмотрел в уголок на юных собеседниц. – Может быть, поэтому жена и не улыбчива всегда?
– Женщине надо дарить любовь, – молвил Можер, – но и силу тоже, брат, когда это бывает необходимо. Она потому и слаба, что ищет эту силу у нас и, когда находит, платит за это своей любовью, которую никогда не стоит отвергать, дабы не прослыть в ее глазах бесчувственным истуканом.
– Этому учат во Франции?
– Ты научишься этому, пожив при дворе франкского короля.
– Ты не сказал о гадалке. Поедет она со мной?
– Спроси об этом у матери покойного Людовика. Но это все равно что попытаться увезти ее дочь.
– Столь она к ней благоволит?
– Не будь этого юного создания, королева утонула бы в собственных слезах. Теперь их не разлучить, даже не пытайся.
– Жаль, – Ричард с сожалением поглядел в сторону новых подружек. – Ну да ладно, до коронации еще месяц, пусть хоть сейчас побудут вдвоем. Скажи, а почему не видно королевы Эммы?
– Траур не позволяет ей веселиться, Церковь осуждает это.
– Какие странные эти франки. Разве у нас так?
– Норманнам не грех поучиться у них.
– Возьмешь на себя эту роль? Ведь после помазания мы отправляемся домой.
– С чего ты взял, что я поеду с вами?
– Но что тебе здесь делать, ведь Карл уехал! Не собираешься же остаться при дворе нового короля. Впрочем, сердце норманна ранено стрелой Амура… Чёрт возьми, Можер, как смогли женские чары сокрушить неколебимую твердыню в твоей груди? Неужто здешние женщины милее наших?
– Брось, кто сказал, что я влюблен? Ничуть не бывало. Здесь это называется любовной интригой, не больше. И никаких обязательств ни у одной из сторон! Так что, как видишь, меня здесь ничто удержать не может.
– И все же ты остаешься. Что же держит?..
– Не знаю, Ричард. Может быть, Карл…
– Но ведь он отказался от борьбы, уехав в Лотарингию. Собираешься к нему?
– Он вернется, так сказала Вия. Как уж она разглядела это в его глазах – не скажет ни один оракул, даже Даниил. Не знаю, обманет ли предчувствие, нет ли, но я верю ей. Она сильнее меня, понимаешь? Есть в ней какой-то могучий дух, с которым даже я не в силах сладить. Вот скажет что-то, да при этом еще посмотрит выразительно – и, ей-богу, будто ангел спустился с небес и оповестил тебя о чем-то неизбежном. И уж тут думай сам – послушать ли его или поступить по-своему. Махнули на ангела рукой – и сын герцога едва не утонул; махнули второй раз – и потеряли короля. Тут и кончились отмашки. Поэтому, брат, я останусь. Подожду Карла, посмотрю, чем закончится. Это волнует меня, вселяет какой-то задор, дух авантюризма. Мне предстоит что-то делать, с кем-то драться, кого-то спасать! Клянусь, мне это больше по душе, нежели целыми днями мотаться по равнинам Нормандии с соколом на руке, играть в карты или слушать нудную болтовню наших придворных. Теперь ты понимаешь меня?
– И даже завидую, – грустно промолвил Ричард. – С удовольствием составил бы тебе компанию. Хочется сесть на боевого коня, ощутить вкус битвы, разить мечом врага от плеча до низа живота и упиваться видом его дымящейся крови, а потом с победным кличем ворваться в его замок и объявить, что отныне он твой, поскольку сдался, и ты теперь – его хозяин! Но, сам понимаешь, остаться не могу. Против отца не пойдешь, а такая затея для наследника придется ему не по вкусу.
– Без сомнения, – ответил Можер. И тут выразительно повел глазами: – Но вот к нам идет юный Роберт, сын Гуго. Кажется, мальчику надоело общество взрослых. Не хочешь ли с ним поболтать?
– Не составишь нам компанию?
– Пойду к женщинам, – Можер кивнул в сторону Вии и Юдит, по-прежнему увлеченных беседой. – Вино добралось до извилин мозга, и они тоже хотят похохотать.
И он направился в укромный уголок.
– Куда ты, Можер? – остановил его Роберт, заметно разочарованный. – А я как раз иду к вам; беседы взрослых не для юношей.
– Я скоро вернусь, малыш, – улыбнулся нормандец, хлопнув его слегка по плечу. – Иди к Ричарду, видишь, он уже ждет. Впрочем, может быть, пойдешь со мной? Ты уже достаточно взрослый, пора привыкать к обществу прелестных фей.
Роберт покосился на укромный уголок, откуда с любопытством уже наблюдали за ними две пары глаз, и покраснел.
– Нет, я… как-нибудь потом, – запинаясь, ответил мальчик.
И они разошлись в разные стороны.
Едва нормандец приблизился, новоиспеченные подруги поднялись с места.
– Можер, ты словно угадал, мы только что говорили о тебе, – на ломаном франкском языке вперемежку с кельтским запросто заговорила Юдит со своим деверем, которого давно знала.
– Я так и думал, – пробасил нормандец, усаживая обеих вновь на скамью и, бесцеремонно растолкав их, втиснулся между ними. – В последнее время обо мне повсюду говорят – одни хвалят, другие ругают, что я не собираюсь покидать Францию. Что же вы приготовили, мои юные хариты?[14]
– Мы сравнивали тебя с отцом, а потом братом.
– Будто не о чем больше поболтать, – буркнул нормандец. Потом дугой изогнул брови: – И к чему же привело такое сравнение?
– К недоумению.
– Очень мило. А тебя? – повернулся Можер к Вие.
– Я и завела этот разговор, а Юдит так и не смогла мне ответить. В самом деле, глядя на вас с отцом, диву даешься: ведь он на голову ниже тебя! А брат – и вовсе по грудь. Ответь нам, в чем тут дело? Мы сгораем от любопытства.
– И ты сгораешь, синеглазая? – посмотрел нормандец на невестку.
– Только не от любопытства, а от стыда, – ответила Юдит. – Вие простительно не знать, а вот мне – нет. Мы так давно знакомы, а ты никогда об этом не говорил.
– Да я-то откуда знаю! – развел руки в стороны Можер и, ничуть не смущаясь, бросил их на колени собеседницам, будто два полена фунтов этак по двадцать каждое. – Клянусь посохом прадеда, мне об этом ничего не известно. Хотя припоминается одна деталь, о которой как-то поведал отец: когда мать носила меня в чреве, лекарь сказал ей, указывая на живот, что там как минимум пятеро! По этому поводу есть у меня одно соображение, которым я с вами охотно поделюсь.
Он убрал руки, будто только что вспомнил о них, и положил их себе на колени. Юдит и Вия облегченно вздохнули, а нормандец продолжил:
– Поглядел как-то Хрольф Пешеход с высоты Царства Небесного на нас двоих – брата и меня – и сказал: «Почему это одному достанется в наследство вся Нормандия и титул герцога, а другому всего лишь захудалое графство Корбейль близ Дрё?» Решив, что это несправедливо, он попросил Господа, чтобы тот дал мне такие же рост и силу, как и у него. Бог согласился, но спросил: «А первому тогда что же?» На что мой прадед ответил: «Этот и без того не обижен».
