Петр Краснов - Белая свитка (сборник)
Когда «начальство», нагрянувшее в казармы, уезжало, с ним уехала и Пулечка. Через две недели, обученная всему, с нужными документами, Пулечка кружным путем, с другой стороны границы, через фольварк Александрию, на широких крестьянских пошевнях прибыла в село Боровое под видом политической эмигрантки, ненавидящей советскую власть и жаждущей отдать себя делу борьбы против красных.
23Перед отъездом в Боровое Пульхерия Корыто, будучи уже за границей, прошла обстоятельный курс провокации в советском полпредстве и несколько раз видалась с Пинским. Ей было сказано, что, если она не найдет «бывшего» полковника Ядринцева или если ей неудобно будет выманить именно его на условное место, она должна разыскать его сына и совратить его. Тогда сын будет взят заложником и этим путем будет легче вытянуть и старика.
В Боровом Пулечка на первых шагах растерялась. Совсем не такими рисовала она себе «белых» и не такими ей изображали в полпредстве партизан Белой Свитки, братьев Русской Правды.
Однако Пулечка была девушка развитая и неглупая. Она поняла, что расспрашивать и допытываться о чем бы то ни было не очень-то здесь возможно. Все были насторожены и подозрительны еще больше, чем у большевиков. Малейшее подозрение в предательстве влекло за собой скорый и беспощадный суд. Смерть в лесу около выкопанной самим же осужденным могилы. Ничьих фамилий она никогда не слыхала. Все жили с прозвищами. Когда ее привели к Марье Петровне на допрос и испытание, ее спросили, как ее зовут.
— Пульхерия Кировна Корытина, — сказала Пулечка. — Отчество «Карповна» ей вообще не нравилось и она его переделала на «Кировну».
— Тут, милая моя, мы живем не под своими именами. Надо тебе придумать прозвище, — сказала Марья Петровна. Она оглядела ее короткое, выше колен, варшавское платье, ноги в розовых чулках, башмаки на высоких каблуках, заметила вызывающую красоту круглых колен и подумала: «Совдепка. Лучшего прозвища не придумать». Но ей тут же стало жаль молодую девушку. Такое прозвище ее, конечно, обидит. — Хорошо, моя милая, мы это потом придумаем, а пока поступишь в бельевую мастерскую и прачечную. Там посмотрим, что дальше. Да и одеться тебе поприличнее надо бы.
Это последнее Пулечка понимала и сама. Ни для деревни, ни для всей жизни здесь ее костюм не годился. Она оделась крестьянкой. Высокая, стройная, в легкой, схваченной в талию шубке, в валеных котах, в ковровом платке, она была положительно красива.
Прозвища ей потом так и не придумали. В глаза называли Пульхерия Кировна, а за глаза «Совдепкой» — слово это точно прилипло к ней.
В две недели Пулечка изучила всех обитателей Борового. Полковника Ядринцева здесь не было. Оставалось искать его сына. Как ей казалось, это должно было скоро удасться. Среди довольно многочисленной интеллигентной молодежи она быстро наметила Глеба. Он как-то, принимая от нее белье, проговорился ей, что он приехал из того заграничного города, где была и Пулечка.
— Значит, мы с вами вроде как земляки, — обжигая Глеба взглядом, сказала Пулечка. — Вот мне одной теперь и не так скучно будет.
Пулечка решила, что Глеб Сокол и есть Владимир Ядринцев, и стала искать сближения с ним.
При встрече с ним на деревенской улице Пулечка всякий раз стыдливо потупляла глаза и останавливалась, точно не зная, куда деваться, и такое смущенное, томное «ах» срывалось с ее красивых губ, что Глеб густо краснел.
Жизнь в деревне не то что жизнь в городе. Все и всё на виду. Пулечка старалась, где только можно, показать себя Глебу. Она искала его. Ему же в голову не приходило прятаться. Он невольно стал отмечать ее среди других женщин села, стал о ней думать. Земляки…
Боровое было как монастырь. Ухаживанья или того, что называется «флиртом», тут не водилось. Людьми владела слишком сильная, яркая и высокая идея — спасение России. У всех была лишь эта одна несказанно прекрасная «дама сердца» и любовь к ней поглощала все. Жизнь была трудная и напряженная. Опасность грозила отовсюду — на постах и заставах, в дальних налетах, в самом селе. Партизаны, переодетые крестьянами, красноармейцами, чекистами, ездили в глубь советской республики, заводили новые связи, разрушали, где можно, советский аппарат, казнили палачей-чекистов, проникали в самую толщу советского управления. Люди гибли постоянно. Но это не останавливало других. Перед Рождеством Феопен был в Москве, в самом Кремле.
При такой жизни было не до любовных увлечений. Женщины в этой работе соревновались с мужчинами. Они брали на себя ответственные и важные поручения связи с далекими городами внутри России. Они развозили Братские брошюры и листовки повсюду. Это они сшили тот громадный русский флаг, что реял над Минским вокзалом. Бывало, что они попадались. Тогда их мучили и насиловали в Чеках. Их, жестоко натешившись, убивали. Женщины в Боровом были религиозны и легкая любовь здесь была невозможна.
Если здесь любили, то любили крепко, на жизнь и на смерть, с мыслью о том, чтобы потом, после, когда все удастся и будет Россия, сочетаться браком и обзавестись семьею. Этот тон давали пожилые и старые женщины села своим богомольем, рассказывали о прошлом о явленных Богом людям чудесах.
Такою преданной и бесповоротной любовью полюбила Владимира Ядринцева Ольга. Такая безгрешная любовь была и между иными партизанами и девушками, жившими в селе.
Для той легкой любви, какую только и знала Пулечка, в Боровом вовсе не было места. Это Пулечка скоро поняла. Однако она не растерялась. Она слишком верила в силу своей смелой красоты и в мужскую слабость.
«Притворяются. Комедь ломают. Они все такие… Когда доберется, не устоит».
Глеб был юноша чистый. Он был мечтатель. Общение с Подбельским не прошло для него бесследно. Он часто задумывался о потустороннем, о возможности вызывать к жизни и увидать существа иного мира. Были же когда-то валькирии, нимфы, русалки, наяды, их видели древние люди. Не все же фантазия, не все сказка. Наконец, где в жизни кончается сказка и где в сказке начинается подлинная жизнь? Подбельский не раз говорил Глебу: мысль может воплотиться, чувственные мысли людей создают особых лавров, и они могут воплощаться в женщин. Такие ларвические женщины называются «суккубы». Теперь Глеб часто думал об этом.
Глеб был здоров. В нем бушевала кровь. Когда он был с людьми и на людях, он легко справлялся с собой. Но когда долгими зимними ночами он оставался в стоявшей на краю села бане, где он жил со своим звеном, и звено уходило по делам, разъезжалось по поручениям, а Глеб один томился на матрасе, положенном на пол, слушая тихую поступь ночи по лесу, страсти бороли его. Дрожа, оглядывал он маленькую старую баньку. Думал о том, что здесь прежде мылись женщины. Закрывал глаза: казалось, видел женские тела в банном пару.
