Рафаэль Сабатини - Барделис Великолепный
Она прочитала документ до самого конца, затем робко посмотрела на меня и перевела взгляд на Ганимеда, застывшего на своем посту у дверей.
— Это все, что вы смогли сделать, сударь? — наконец спросила она.
— Это самое лучшее, что я смог сделать, мадемуазель, — спокойно ответил я, — не хочу преувеличивать, но вопрос стоял ребром — либо это, либо эшафот. Мадам, ваша мать, к сожалению, побывала у короля раньше меня и все испортила, признав, что ваш отец — изменник. Был момент, когда я был доведен до отчаяния. Я счастлив тем не менее, что мне удалось уговорить короля проявить милосердие.
— И я не увижу своих родителей целых пять лет. — Она вздохнула, и ее печаль была очень трогательна.
— Совсем необязательно. Хотя они не могут приехать во Францию, вы всегда можете поехать и навестить их в Испании.
— Правда, — задумчиво произнесла она, — это будет здорово, да?
— Очень здорово, особенно при таких обстоятельствах.
Она снова вздохнула, и на какое-то время наступило молчание.
— Может быть, вы присядете, сударь? — сказала она наконец. Она была очень сдержанна сегодня, очень сдержанна и странно подавлена.
— Вряд ли в этом есть необходимость, — тихо ответил я. Она посмотрела на меня, и в ее глазах содержалась сотня вопросов. — Вы удовлетворены моими действиями, мадемуазель? — спросил я.
— Да, я удовлетворена, сударь.
«Это конец», — сказал я себе и невольно тоже вздохнул. Но продолжал стоять.
— Вы удовлетворены, что я… что я выполнил свое обещание?
Она снова опустила глаза и сделала шаг по направлению к окну.
— Да, конечно. Вы обещали спасти моего отца от плахи. Вы сделали это, и я не сомневаюсь, что вы сделали все возможное, чтобы сократить срок его ссылки. Да, сударь, вы выполнили свое обещание.
О-хо-хо! Решение, которое я принял, шептало мне на ухо, что все уже сказано, и мне осталось только удалиться. Но я мог бы принять сотни таких решений, и все равно не мог уйти просто так. По крайней мере, одно доброе слово, один теплый взгляд могли бы утешить меня. Я коротко расскажу ей о своем решении, и она увидит, что во мне осталось еще что-то хорошее, какое-то благородство, и, когда я уйду, она не будет плохо думать обо мне.
— Ганимед, — сказал я.
— Монсеньор?
— Прикажи седлать лошадей.
Услышав эти слова, она повернулась, ее глаза были широко раскрыты от удивления, и она смотрела то на меня, то на Роденара с немым вопросом в глазах. Но он поклонился и ушел выполнять мое приказание. Мы слышали, как он прошел через зал, звеня шпорами, и вышел во двор. Мы услышали его хриплый голос, отдающий команду, звяканье сбруи, раздался топот копыт, то есть началась обычная суматоха, сопровождающая приготовления в дорогу.
— Почему вы приказали седлать лошадей? — спросила она наконец.
— Потому что все мои дела здесь закончены, и мы уезжаем.
— Уезжаете? — сказала она. Ее глаза были опущены, но я мог догадаться, что они выражали, по складке между ее бровей. — Уезжаете, куда?
— Отсюда, — ответил я. — В данный момент это самое главное. — Я замолчал, комок в горле мешал мне говорить. — Прощайте! — произнес я наконец и резко протянул ей руку.
Она бесстрашно, но озадаченно посмотрела мне прямо в глаза.
— Вы хотите сказать, что покидаете Лаведан… таким образом?
— Если я уезжаю, какое значение имеет то, как я делаю это?
— Но… — в ее глазах была тревога, ее щеки побледнели еще больше, — но я думала, что… что мы заключили сделку.
— Не надо, мадемуазель, умоляю вас, — воскликнул я. — Мне стыдно вспоминать об этом. Я испытываю почти такой же стыд, что и при воспоминании о той, другой сделке, которая привела меня в Лаведан. Я смыл позор первой сделки — хотя вы, вероятно, так не думаете. Сейчас я пытаюсь смыть с себя позор этой второй сделки. Я поступил недостойно, мадемуазель, но я так горячо любил вас, что мне казалось, каким бы способом я ни завоевал вас, я все равно был бы счастлив. Теперь я понял свою ошибку. Я не возьму то, что дается под принуждением. Поэтому прощайте.
— Я понимаю, понимаю, — пробормотала она, не замечая моей протянутой руки. — Я очень рада, сударь.
Я резко убрал руку. Я взял свою шляпу со стула, на который ее бросил. Она могла бы избавить меня от этого, подумал я. Не обязательно было так открыто радоваться. Она могла, по крайней мере, пожать мне руку и расстаться со мной по-доброму.
— Прощайте, мадемуазель! — повторил я как можно более сдержанно и повернулся к двери.
— Сударь! — окликнула она. Я остановился.
— Мадемуазель?
Она скромно стояла, опустив глаза и сложив руки.
— Мне будет так одиноко здесь.
Я не шевелился. Казалось, я прирос к месту. Мое сердце подпрыгнуло от надежды, потом, казалось, совсем перестало биться. Что она имеет в виду? Я опять повернулся к ней и, не сомневаюсь, был страшно бледен. Однако я боялся, как бы моя самоуверенность не одурачила меня, и не рискнул действовать на основании предположений.
— Да, мадемуазель, — сказал я. — Вам будет очень одиноко. Мне очень жаль.
Она ничего не ответила, и я снова повернулся к двери. Мои надежды рушились с каждым моим шагом.
— Сударь!
Ее голос остановил меня на самом пороге.
— Что может делать несчастная девушка с таким огромным имением? Оно придет в упадок без мужской руки.
— Вы не должны сами заниматься этим. Вам нужно нанять управляющего.
Мне послышалось что-то, странно напоминающее всхлипывание. Может ли это быть? Dieu! Может ли это быть, несмотря ни на что? Однако я не стал строить догадки. Я вновь повернулся, но ее голос опять остановил меня. Теперь он звучал дерзко.
— Господин де Барделис, вы честно выполнили свое обещание. Вы не просите никакой платы?
— Нет, мадемуазель, — очень тихо ответил я, — я не приму от вас плату.
На секунду она подняла глаза. Их глубокая голубизна была подернута дымкой. Затем она снова опустила их.
— О, почему вы не поможете мне? — крикнула она и добавила тихо: Я никогда не буду счастлива без вас!
— Вы хотите сказать? — задохнулся я и направился к ней, бросив свою шляпу в угол.
— Что я люблю вас, Марсель… что я желаю вас!
— И вы можете простить… вы можете простить? — воскликнул схватил ее в свои объятия.
Ее ответом был смех, который свидетельствовал о ее пренебрежении всем— всем, кроме нас двоих, кроме вашей любви. Этот смех и бутон красных губ были ее ответом. И если соблазн этих губ… Но все! Я становлюсь нескромным.
Продолжая обнимать ее, я крикнул:
— Ганимед!
— Монсеньор? — откликнулся он через открытое окно.
— Прикажи расседлать лошадей.
Note1
Моим родителям (итал.).
