Эдуард Маципуло - Обогнувшие Ливию
И если бы не бичи пастухов, пришлось бы хананеям справлять очередной заупокойный культ.
Позже Анад понял безрассудство своего поступка, когда узнал, что зебр подмешивают в стада для защиты от гиен. Пастухи не раз видели, даже львы удирали, изуродованные и ослепленные ударами их копыт.
Ахтой осмотрел Анада.
— Счастливчик, — сказал он, — кости целы, правда, таких кровоподтеков я в жизни не видал. Если судьбе угодно, будешь на празднике прыгать вместе с зинджами.
Анад, морщась от боли, поплелся в крепость.
На слонов набрели внезапно. Увидев на земле большие кучи навоза, Болтун сунул в серую массу палец и уверенно произнес:
— Еще вчера они были здесь.
И в тот же Миг почти над головами финикиян раздался громыхающий горловой звук: в рощице из акаций и мимоз стоял огромный слон и недовольно разглядывал армию охотников. У Болтуна глаза полезли на лоб.
Туча копий впилась в хобот, плечи, бока животного. Астарт метнул свое копье и увидел, как оно прошило, насквозь большое плоское ухо и расщепило тонкий ствол деревца. Резкий трубный звук — и окровавленная глыба обратилась в бегство, проложив через рощицу широкую просеку.
Полдня охотники преследовали умирающего от потери крови слона. Наконец гигант, весь утыканный копьями, как дикобраз колючками, набрел еще на одно стадо коров и свалился, перепугав животных. Галдящие хананеи окружили его. При виде мучителей слон нашел в себе силы подняться и устремился в атаку. Толстый бивень легко проткнул подвернувшегося матроса. Обезумевшее стадо разбегалось, оставляя после себя помятых пастухов и мореходов.
Слон мотал головой, стараясь сбросить с бивня обмякшее тело. Ораз хрипло кричал, сзывая всех, у кого остались копья. Но тут финикияне увидели приземистую гибкую фигурку пастуха, подбирающегося к слону сзади. Ливиец бесстрашно бросился прямо под ноги гиганта. Слон завертелся юлой, пытаясь стряхнуть человека. Пастух висел, уцепившись за хвост, и кромсал большим ножом слоновью ногу. Слон тяжело осел, задрал вверх хобот и тоскливо затрубил, прощаясь с жизнью. Ливиец, перерезавший ему сухожилие, стремглав бросился прочь.
— Надо было сразу взять с собой зинджей, — сказал Астарт.
Он стоял в толпе таких же безоружных, не знающих, что делать, матросов. Непривычное дело для морских волков — бить слонов.
Животное все еще не умирало. У Ораза в руке появился меч. Остановившись на расстоянии вытянутой руки от кончиков бивней, он торопливо выбирал уязвимое место для последнего удара.
Глаза зверя и человека встретились. У жреца холодок пробежал по спине, столько было в этом взгляде первобытной ярости и страдания. Слон поднялся на трех ногах, и Ораз едва избежал удара клыков. Желтоватые истертые бивни глубоко вошли в землю, взяв в клещи упавшего человека. Ораз ящерицей скользнул под головой гиганта. Со зловещим треском обломился бивень. Ораз увидел проступавшее под сырой шершавой кожей сухожилие и ударил мечом, тут же отпрыгнув. И вовремя: слон с глубоким стоном свалился на бок, чтобы никогда не встать. Набежавшие хананеи добили гиганта мечами.
Словно из-под земли появились «леопарды». Они некоторое время наблюдали, как финикияне собирали оружие, убитых и покалеченных матросов, при этом их густо-черные с фиолетовым оттенком физиономии выразили глубокое удовлетворение. Затем, растолкав охотников, они отрезали у слона хобот, язык и переднюю ногу и удалились, сгибаясь под тяжестью добычи.
Повара, чуть не рыдая, призывали громы и молнии на головы наглецов.
— Значит, все было зря, — сокрушался Фага, — и смерти, и раны: божественного блюда нам не видать.
Но последней жертвой охоты на слонов оказался Астарт. Возвращаясь к лагерю, он неожиданно провалился в яму-ловушку для антилоп. Острый кол распорол ему ногу от ступни до бедра.
Ахтой пришел в ужас при виде раны. Мореходы, вытащившие тирянина из ямы, сокрушенно покачивали головами, думая каждый про себя: «Еще один отгулял на этом свете».
Кровь обильно текла из раны, Астарт быстро слабел. Впервые за много дней почувствовал страх. «Как глупо попался! Достали все-таки… но кто? Мелькарт? Астарта? Эшмун?»
— Не трогайте меня, — сказал он. — Подыхать так подыхать.
Астарт сел, свесив ноги в яму. «И могила готова». Но Ахтой заставил мореходов положить раненого на два копья, как на носилки, и нести в крепость.
От сильной боли Астарт очнулся и увидел перед собой бородатые напряженные лица: мореходы держали его, притиснув к земле, не давая шелохнуться. Дряхлая сварливая колдунья с выбритой посредине темени широкой дорожкой выжимала на рану сок из свежесрезанных пучков какого-то растения. На ее плоских, высохших грудях металось из стороны в сторону что-то вроде ожерелья из крупных живых скорпионов. Затем Ахтой зелеными от сока пальцами стягивал края раны, а колдунья брала муравьев из большого муравейника, и челюсти насекомых намертво соединяли живую ткань, образуя прерывистый шов. Колдунья тут же отрывала муравьиные тела. Вскоре от бедра до щиколотки протянулась толстая нить шва с черными точками-бусинками муравьиных голов.
Когда операция была закончена, Ахтой с чувством поцеловал тонкую старческую ногу колдуньи, но та почему-то перепугалась и долго оттирала место поцелуя живой летучей мышью. У летучей мыши была собачья голова, которая совсем по-собачьи рычала и морщила нос, намереваясь цапнуть хозяйку. Странный обряд очищения прервался тем, что летучая мышь все-таки укусила колдунью за ногу и, расправив большие кожистые крылья, взмыла вверх, к верхушке раскидистого дерева, где на ветках болтались вниз головами тысячи таких же созданий.
Тирянина оставили в хижине колдуньи, где он и провел оставшиеся дни перед отплытием флотилии.
ГЛАВА 49
Последний день
— Нос нашел в муравейнике череп и притащил твоей красавице, — рассказывал Эред, помогая Астарту перебраться через ручей, — наговорил ей…
На фоне приречных буйных зарослей показались крыши деревни пастухов, а чуть дальше — частокол крепости.
— А она?
— Отобрала твой, э-э, просто… череп и никого не подпускает. Ревет, как обыкновенная женщина в Левкосе-Лимене. А Носу я сверну шею, хотя он и прячется от меня.
— Не трогай его.
— Не узнаю тебя.
— Я решил здесь остаться.
— Как? Как ты сказал?!
Корабли покачивались в прозрачных водах, готовые вновь отправиться в плавание. Резные гривы лошадей и патэков делали их похожими на рысаков, нетерпеливо перебирающих копытами. Мореходы бегали по сходням, переругивались, шумели — среди хананеев царило оживление, обычное перед выходом в море.
