Рафаэль Сабатини - Одураченный Фортуной
Эти странные для охваченного эпидемией Лондона звуки, словно доносившиеся из могилы, заставили его остановиться на грязном пороге. Увидев знак в форме графина, Холлс укрепился во мнении, что стоит перед таверной. Зная, что согласно распоряжению лорд-мэра, подобные заведения должны закрываться с девяти часов, он понял, что здесь происходит вопиющее нарушение закона.
Привлекаемый с одной стороны возможностью обрести забвение в вине, но отталкиваемый с другой явно сомнительным обликом таверны и мыслью о том, что Нэнси стала бы презирать его еще сильнее, если бы видела, как легко он поддается столь недостойному искушению, Холлс решил пройти мимо. Но когда он повернулся, дверь внезапно открылась, и на улицу хлынул поток желтоватого света. Из таверны вышли двое гуляк, которые застыли на мгновение при виде Холлса. С пьяной непоследовательностью они подошли к нему, взяли его под руки и потащили, слабо сопротивлявшегося, в этот грязный притон под приветственные крики находящихся в нем.
Холлс стоял, моргая, словно сова, в свете и зловонии полудюжины ламп, заправленных рыбьим жиром, которые свисали с перекладин низкого грязного потолка, в то время как хозяин таверны, от души проклиная дураков, оставивших дверь открытой, поспешно захлопнул ее, дабы свет и звуки не привлекали внимания к нарушению недавно принятых строгих правил.
Когда глаза полковника вскоре привыкли к свету, он окинул взглядом помещение. Он оказался среди пестрого сборища мужчин и женщин весьма подозрительной внешности. В этом весьма ограниченном пространстве собралось около тридцати человек. Мужчины были ворами и бандитами, женщины – проститутками с нарумяненными щеками и блестящими глазами. Одни из них радостно шумели, другие сидели, мрачно уставившись в стол, третьи лежали неподвижно, как бревна. Все они были пьяными в дым, за исключением четырех-пяти человек, сидевших за столом в стороне с колодой засаленных карт. Это были подонки общества, кого обстоятельства и тот факт, что выдача свидетельств о здоровье была приостановлена, задержали в охваченном эпидемией городе. Живя в этом царстве смерти, они, привыкнув к пьянству и дебошам, коротали время в
Подобных заведениях. Такие сборища мог бы во множестве обнаружить Асмодей note 84, если бы ему вздумалось в одну из этих августовских ночей приподнимать крыши лондонских домов.
Холлс смотрел на собравшихся с холодным отвращением, а они отвечали ему вопросительными взглядами. Все умолкли, кроме одного, кто, сидя в углу, продолжал распевать непристойную песню, которой услаждал компанию, когда вошел полковник.
– Черт возьми! – воскликнул наконец Холлс. – Если бы я не знал, что двор переехал в Солсбери, то мог бы представить себе, что нахожусь в Уайт-холле!
Двусмысленная насмешка вызвала взрыв хохота. Посетители шумно приветствовали остроту полковника, приглашая его в свою достойную компанию, в то время как двое пьяниц, притащивших Холлса в таверну, подвели его к столу, где для него уже приготовили место. Подчинившись неизбежному, он потратил одну из нескольких имеющихся у него в кармане монет на канарское вино и просидел в таверне, пока члены компании не разбежались по домам, словно крысы по норам, при бледных лучах рассвета.
Потребовав у хозяина кровать, Холлс проспал на ней до полудня. Подкрепившись селедкой, он побрел далее по узким грязным переулкам в восточный конец Чипсайда, с ужасом наблюдая за происшедшими там за месяц переменами. В этой некогда самой деловой части Лондона царили ныне пустота и тишина. Там, где ранее кипела жизнь, где сновали взад-вперед кареты и портшезы, всадники и пешеходы, где торговцы и их слуги зазывали прохожих в лавки криками «Чего желаете?», теперь не было никого, кроме полудюжины бродяг, вроде самого Холлса, и человека, катившего тачку, чей мрачный груз был покрыт одеялом.
Не было видно ни кареты, ни портшеза, ни лошади, не слышалось ни голоса торговца, ни даже нытья нищего. Лавки были открыты, но там, где нет покупателей, никто не стремится что-либо продать. Несколько домов стояло с закрытыми ставнями и запертыми дверями с красным крестом, которые охраняли вооруженные стражники; в других домах двери были открыты – очевидно, обитатели покинули их. Красноречивым свидетельством запустения служила трава, пробивавшаяся сквозь булыжники мостовой. Если бы не мрачные ряды домов по обеим сторонам улицы, Холлс никогда бы не подумал, что находится в городе.
Полковник свернул к собору Святого Павла; его шаги отзывались гулким эхом на пустой улице в полдень, словно шаги запоздалого прохожего в полночь.
Было бы бессмысленно сопровождать Холлса в бесцельных странствиях, в которых он провел этот и последующие дни. Однажды он добрался до Уайт-холла, дабы убедиться, что герцог Бэкингем и в самом деле уехал из города, как сообщил ему доктор Бимиш. Его подгоняло желание дать выход чувству обиды, всплывшему на поверхность его отягощенного пьянством ума, как нефть всплывает на поверхности воды. Но полковник нашел ворота Уоллингфорд-Хауса запертыми, а окна наглухо закрытыми ставнями, как и в домах других придворных.
Холлс узнал от матроса, с которым разговорился, что Олбемарл по-прежнему находится в Кокпите. Верный себе, честный Джордж Монк оставался на посту, несмотря на опасность; он появлялся в городе, презирая смертельную угрозу, поглощенный требуемой от человека в его положении благородной задачей уменьшения людских страданий.
Холлсу очень хотелось повидать его, однако он преодолел искушение. Такой визит был бы тратой времени человека, им не располагавшего, поэтому Олбемарл едва ли обрадовался бы гостю.
Ночи полковник проводил в таверне, в лабиринте переулков за Уотлинг-Стрит, куда привел его случай сразу же после побега. Впоследствии он вряд ли мог бы объяснить, чем его привлекало это место. Несомненно, только одиночество вынуждало Холлса искать единственное доступное для него общество – компанию человеческих существ, подобно ему, топивших свои невзгоды в вине и пьяных дебошах. Хотя полковник и до этого пал достаточно низко, все же ранее он не стал бы проводить время в подобном притоне, посещаемом лишь ворами и шлюхами. Фортуна, чьей игрушкой Холлс всегда был, бросила его в среду этих подонков, где он продолжал оставаться, ибо мог добыть там единственное, что ему еще было нужно, пока долгожданная смерть не успокоит его навсегда.
Конец наступил внезапно. На седьмую ночь, проведенную в этом мерзком логове, полковник выпил еще больше, чем обычно. Вследствие этого, когда по требованию хозяина он последним из гуляк вышел в темный переулок, его мозг почти полностью утратил способность к соображению. Холлс двигался, как автомат; ноги чисто механически выполняли свои функции, неся его шатающееся тело. Он выглядел жалким подобием человека, ставшего забавой ветра.
