Густав Эмар - Вождь окасов
– В чем я могу быть вам полезен? – спросил он.
– О! – отвечал дон Рамон с самонадеянностью. – Для себя лично я не прошу ничего.
– А!
– Право нет; я богат, чего же могу я желать более. Но я чилиец, добрый патриот и сверх того сенатор. Поставленный в исключительное положение, я должен дать моим согражданам доказательство моей преданности пользам отечества. Не такого ли вы мнения, сеньор?
– Совершенно.
– Я слышу, что злодей, бывший причиной движения, которое чуть было не погубило Чили, находится в ваших руках.
– Точно так, сеньор, – отвечал дон Тадео с непоколебимым хладнокровием, – нам удалось захватить его.
– Вы, без сомнения, будете судить этого человека? – спросил дон Рамон с важностью.
– Через сорок восемь часов.
– Хорошо; именно таким образом должно чинить расправу над такими бесстыдными честолюбцами, которые пренебрегая священными законами человечности, стараются погрузить нашу прекрасную страну в пучину бедствий.
– Сеньор...
– Позвольте мне высказаться, – перебил дон Рамон с притворным энтузиазмом, – я чувствую, что моя откровенность, может быть, заходит слишком далеко, но негодование увлекает меня. Необходимо, чтобы эти люди, по милости которых остается столько вдов и сирот, получили примерное наказание, которого они заслуживают; я не могу подумать без трепета о бесчисленных бедствиях, которые пали бы на нас, если бы этот злодей имел успех.
– Этот человек еще не осужден.
– Вот именно это-то и заставило меня обратиться к вам; как сенатор, как преданный патриот, я прошу вас не отказывать мне в праве войти в состав в комиссии, которая будет судить его.
– Соглашаюсь на вашу просьбу, – отвечал дон Тадео, который не мог удержаться от презрительной улыбки.
– Благодарю, – сказал сенатор с радостным движением, – как ни тягостна эта обязанность, я сумею ее исполнить.
Низко поклонившись дону Тадео, сенатор с радостью вышел из залы.
– Видите ли, – сказал дон Тадео, обернувшись к Валентину, – дон Панчо имел двух друзей и полагал, что мог вполне на них положиться: один из них взялся провозгласить его как диктатора, другой защищать. Что же вышло? В одном он нашел тюремщика, в другом палача.
– Это чудовищные гнусности! – вскричал Валентин с отвращением.
– Нет, – отвечал дон Тадео, – это логический вывод: ему не удалось, вот и все...
– Однако мне надоела ваша политика, – заметил Валентин, – позвольте мне возвратиться к нашим друзьям.
– Поезжайте, если хотите.
– Благодарю.
– Вы немедленно возвратитесь в Вальдивию, не правда ли?
– Разумеется.
– Хотите провожатых?
– Для чего?
– Это правда! Простите, я все забываю, что вы не боитесь никакой опасности.
– Я опасаюсь только за моих друзей, и потому-то оставляю вас.
– Имеете вы какую-нибудь серьезную причину опасаться?
– Никакой, одно смутное беспокойство, которого не могу определить, заставляет меня оставить вас.
– Поезжайте скорее, когда так, друг мой; в особенности, берегите донну Розарио.
– Будьте спокойны; через три часа она будет здесь...
– Счастливого пути; помните же, что я жду вас с нетерпением.
– Только съездить и возвратиться...
– До свидания!
Валентин вышел из комнаты, отправился в конюшню, сам оседлал свою лошадь и поскакал галопом. Он сказал дону Тадео правду: его мучило смутное беспокойство, он предчувствовал несчастье.
ГЛАВА XXXIX
Раненый
Воротимся теперь к графу де Пребуа-Крансэ.
Когда похищение было совершено, та часть долины, в которой дон Тадео раскинул свои палатки, была пуста. Толпа, увлеченная любопытством, бросилась в ту сторону, где происходило возобновление договора. Впрочем, меры похитителей были так хорошо приняты, все сделалось так скоро без всякого сопротивления, без криков и без шума, что тревоги не было, никто даже и не подозревал, что случилось.
Крики молодого человека не были никем услышаны, а пистолетные выстрелы его смешались с шумом празднества. Итак, Луи довольно долго лежал без чувств перед палаткой; из двух ран его струилась кровь.
По странной случайности, все служители и даже два индейских вождя удалились, как мы сказали, чтобы присутствовать при церемонии.
Когда крест был водружен, когда генерал и токи, взявшись за руки, оба вошли в палатку, толпа разделилась на маленькие группы и скоро разошлась; каждый поспешил вернуться на то место, где был раскинут временный лагерь его партии.
Индейские вожди первые возвратились к Луи; когда любопытство их удовлетворилось, они начали упрекать себя, зачем так надолго оставили они своего друга. Приближаясь к лагерю, они удивились, что не видят Луи, и некоторый беспорядок наполнил души их беспокойством. Они ускорили шаги. Чем более они приближались, тем более этот беспорядок становился очевидным для их глаз, привыкших замечать признаки, неприметные для глаз белого.
В самом деле, пространство, оставленное свободным в ограде, составленной из тюков, казалось, было театром борьбы; на сырой земле оставались следы нескольких лошадей; некоторые тюки даже были отодвинуты как бы затем, чтобы расширить ходы. Эти признаки были достаточны для индейцев; они разменялись тревожным взором и вошли в стан поспешными шагами.
Луи находился еще в том самом положении, в каком оставили его индейцы: он лежал поперек входа в палатку, с разряженными пистолетами в руках, с головою, опрокинутою назад, с полуоткрытыми губами и сжатыми зубами. Кровь уже не текла. Индейцы смотрели на него с минуту с остолбенением. Лицо молодого человека было покрыто смертельной бледностью.
– Он умер! – сказал Курумилла голосом, прерывавшимся от волнения.
– Может быть, – отвечал Трангуаль Ланек, становясь на колена возле тела.
Он поднял безжизненную голову Луи, развязал ему галстук и открыл грудь, тогда он увидал две раскрытые раны.
– Это мщение, – прошептал он. Курумилла покачал головой с унынием.
– Что делать? – сказал он.
– Мне кажется, что он не умер.
Тогда с чрезвычайной ловкостью и невероятным проворством оба индейских вождя окружили раненого самыми разумными и дружескими попечениями.
Долго все было бесполезно. Наконец слабый вздох мучительно вырвался из стесненной груди молодого человека; легкий румянец покрыл его щеки, и он раскрыл глаза.
Омыв рану свежей водой, Курумилла приложил к ней листья oregano и сказал:
– Он лишился чувств от потери крови, раны его широки, но не глубоки и нисколько не опасны.
– Но что такое случилось здесь? – вскричал Трангуаль Ланек.
– Послушай! – сказал Курумилла, взяв его за руку. – Он что-то говорит...
