Александр Дюма - Три мушкетера
— А теперь, — сказала г-жа Бонасье, — раз его нет, очередь за вами уходите. Будьте мужественны и в особенности осторожны. Помните, что вы принадлежите королеве.
— Ей и вам! — воскликнул д'Артаньян. — Не беспокойтесь, прелестная Констанция. Я вернусь, заслужив ее благодарность, но заслужу ли я и вашу любовь?
Ответом послужил лишь яркий румянец, заливший щеки молодой женщины.
Через несколько минут д'Артаньян, в свою очередь, вышел на улицу, закутанный в плащ, край которого воинственно приподнимали ножны длинной шпаги.
Госпожа Бонасье проводила его тем долгим и нежным взглядом, каким женщина провожает человека, пробудившего в ней любовь.
Но когда он скрылся за углом улицы, она упала на колени.
— О господи! — прошептала она, ломая руки. — Защити королеву, защити меня!
XIX. ПЛАН КАМПАНИИ
Д'Артаньян прежде всего отправился к г-ну де Тревилю. Он знал, что не пройдет и нескольких минут, как кардинал будет обо всем осведомлен через проклятого незнакомца, который несомненно был доверенным лицом его преосвященства. И он с полным основанием считал, что нельзя терять ни минуты.
Сердце молодого человека было преисполнено радости. Ему представлялся случай приобрести в одно и то же время и славу и деньги, и, что самое замечательное, случай этот к тому же сблизил его с женщиной, которую он обожал. Провидение внезапно дарило ему больше, чем то, о чем он когда-либо смел мечтать.
Господин де Тревиль был у себя в гостиной, в обычном кругу своих знатных друзей. д'Артаньян, которого в доме все знали, прошел прямо в кабинет и попросил слугу доложить, что желал бы переговорить с капитаном по важному делу.
Не прошло и пяти минут ожидания, как вошел г-н де Тревиль. Одного взгляда на сияющее радостью лицо молодого человека было достаточно дочтенный капитан понял, что произошло нечто новое.
В течение всего пути д'Артаньян задавал себе вопрос: довериться ли г-ну де Тревилю или только испросить у него свободы действий для одного секретного дела? Но г-н де Тревиль всегда вел себя по отношению к нему с таким благородством, он так глубоко был предай королю и королеве и так искренне ненавидел кардинала, что молодой человек решил рассказать ему все.
— Вы просили меня принять вас, мой молодой друг, — сказал де Тревиль.
— Да, сударь, — ответил д'Артаньян, — и вы извините меня, что я вас потревожил, когда узнаете, о каком важном деле идет речь.
— В таком случае — говорите. Я слушаю вас.
— Дело идет, — понизив голос, произнес д'Артаньян, — не более и не менее как о чести, а может быть, и о жизни королевы.
— Что вы говорите! — воскликнул де Тревиль, озираясь, чтобы убедиться, не слышит ли их кого-нибудь, и снова остановил вопросительный взгляд на лице своего собеседника.
— Я говорю, сударь, — ответил д'Артаньян, — что случай открыл мне тайну…
— Которую вы, молодой человек, будете хранить, даже если бы за это пришлось заплатить жизнью.
— Но я должен посвятить в нее вас, сударь, ибо вы один в силах мне помочь выполнить задачу, возложенную на меня ее величеством.
— Эта тайна — ваша?
— Нет, сударь. Это тайна королевы.
— Разрешила ли вам ее величество посвятить меня в эту тайну?
— Нет, сударь, даже напротив; мне приказано строго хранить ее.
— Почему же вы собираетесь открыть ее мне?
— Потому что, как я уже сказал, я ничего не могу сделать без вашей помощи, и я опасаюсь, что вы откажете в милости, о которой я собираюсь просить, если не будете знать, для чего я об этом прошу.
— Сохраните вверенную вам тайну, молодой человек, и скажите, чего вы желаете.
— Я желал бы, чтобы вы добились для меня у господина Дезэссара отпуска на две недели.
— Когда?
— С нынешней ночи.
— Вы покидаете Париж?
— Я уезжаю, чтобы выполнить поручение.
— Можете ли вы сообщить мне, куда вы едете?
— В Лондон.
— Заинтересован ли кто-нибудь в том, чтобы вы не достигли цели?
— Кардинал, как мне кажется, отдал бы все на свете, чтобы помешать мне.
— И вы отправляетесь один?
— Я отправляюсь один.
— В таком случае вы не доберетесь дальше Бонди, ручаюсь вам словом де Тревиля!
— Почему?
— К вам подошлют убийцу.
— Я умру, выполняя свой долг!
— Но поручение ваше останется невыполненным.
— Это правда… — сказал д'Артаньян.
— Поверьте мне, — продолжал де Тревиль, — в такие предприятия нужно пускаться четверым, чтобы до цели добрался один.
— Да, вы правы, сударь, — сказал д'Артаньян. — Но вы знаете Атоса, Портоса и Арамиса и знаете также, что я могу располагать ими.
— Не раскрыв им тайны?
— Мы раз и навсегда поклялись слепо доверять и неизменно хранить преданность друг другу. Кроме того, вы можете сказать им, что доверяете мне всецело, и они положатся на меня так же, как и вы.
— Я могу предоставить каждому из них отпуск на две недели: Атосу, которого все еще беспокоит его рана, — чтобы он отправился на воды в Форж, Портосу и Арамису — чтобы они сопровождали своего друга, которого они не могут оставить одного в таком тяжелом состоянии. Отпускное свидетельство послужит доказательством, что поездка совершается с моего согласия.
— Благодарю вас, сударь. Вы бесконечно добры.
— Отправляйтесь к ним немедленно. Отъезд должен совершиться сегодня же ночью… Да, но сейчас напишите прошение на имя господина Дезэссара. Возможно, за вами уже следует по пятам шпион, и ваш приход ко мне, о котором в этом случае уже известно кардиналу, будет оправдан.
Д'Артаньян составил прошение, и, принимая его из рук молодого гасконца, де Тревиль объявил ему, что не позже чем через два часа все четыре отпускных свидетельства будут на квартире каждого из четверых участников поездки.
— Будьте добры послать мое свидетельство к Атосу, — попросил д'Артаньян. — Я опасаюсь, что, вернувшись домой, могу натолкнуться на какую-нибудь неприятную неожиданность.
— Не беспокойтесь. До свидания и счастливого пути… Да, подождите! — крикнул де Тревиль, останавливая д'Артаньяна.
Д'Артаньян вернулся.
— Деньги у вас есть?
Д'Артаньян щелкнул пальцем по сумке с монетами, которая была у него в кармане.
— Достаточно? — спросил де Тревиль.
— Триста пистолей.
— Отлично. С этим можно добраться на край света. Итак, отправляйтесь!
Д'Артаньян поклонился г-ну де Тревилю, который протянул ему руку. Молодой гасконец с почтительной благодарностью пожал эту руку. Со дня своего приезда в Париж он не мог нахвалиться этим прекрасным человеком, всегда таким благородным, честным и великодушным.
