Михель Гавен - Балатонский гамбит
— Это государственная необходимость, Мартин. Мне надо срочно вернуться в Берлин, — ответила она.
— Когда?
— Завтра. Не отвлекайтесь, Мартин.
— Йохан ничего не знает?
— Мартин, смотрите на больного, — она сердито сдвинула брови. — Будем производить резекцию поврежденного участка. Приготовьте зажимы.
— Но вы не можете уехать просто так, не сказав Йохану.
— Мартин, если я ему скажу, — Маренн вздохнула, — боюсь, я не смогу уехать вообще. А дело действительно важное. От моей миссии зависят жизни многих и многих людей.
— Какие могут быть дела государственной важности…
— Мартин, следите за дыханием раненого, вы слишком взволнованы не по делу.
— Да, конечно, но ваше дело — лечить раненых солдат и офицеров. Я всегда считал, что наше германское общество, это общество мужчин-рыцарей, которое дает женщине право быть женщиной, быть любимой, чтобы ей восхищались, носили на руках, больше ничего. Ну, если она хочет поработать, заняться наукой — то пожалуйста, но вовсе не обязательно. Какие дела государственной важности? — он пожал плечами. — Вы как хотите, фрау Ким, — он вдруг заявил решительно, — я сам скажу Йохану. Он мой друг, я не смогу смотреть ему в глаза. Я знал, что вы уезжаете, и не сказал.
— Мартин, вы прямо сейчас хотите это сделать? — она подняла голову и пристально посмотрела на доктора. — Во-первых, я вам запрещаю отлучаться во время операции. Во-вторых, подберите, пожалуйста, трубку чуть меньшего диаметра, чем артерия, я сейчас буду ее вшивать, и прошу не отвлекать меня совершенно никчемными на данную минуту разговорами. У нас нет времени. Нам надо как можно скорее восстановить кровообращение, чтобы это не привело к необратимым изменениям в коре головного мозга. Вы же говорите мне о всякой ерунде.
— Йохан — это ерунда? — доктор чуть не уронил очки.
Она осеклась.
— Нет, конечно. Простите, Мартин. Но оберштурмфюрер Майер, которого мы оперируем, сейчас важнее. Вы подобрали протез? Благодарю. Вот смотрите, я сшиваю протез сначала с проксимальным, а затем с дистальным концом артерии. Дистальный конец не ушиваю полностью, оставляю отверстие, через которое будет извлечен внутренний протез. Все остальное блокирую кровоостанавливающим зажимом. Мартин, куда вы? Куда вы направились?
Он на мгновение остановился у двери, повернулся.
— Через полчаса начнется общее наступление, — произнес как-то сдавленно, грустно. — У нас уже не будет возможности сказать ему.
— Мартин, вернитесь в операционную.
— Вы все сделаете и без меня, фрау Ким.
— Но… Ханс, скажите доктору Виланду, чтобы он немедленно вернулся, — приказала она санитару. — Мне нужна его помощь.
Но санитар тоже явно не торопился исполнять ее поручение.
— Йохан, да, это я, — через мгновение она уже услышала голос доктора в соседней комнате. — Йохан, фрау Ким уезжает в Берлин. Я не знаю, почему. Я просто решил, что ты это должен знать.
— Ханс, пожалуйста, следите за каротидной циркуляцией крови, она должна восстановиться полностью, — Маренн отошла от стола. — Доктор Виланд сейчас придет.
Сдернув маску и перчатки, она вышла в соседнюю комнату.
— Дайте мне трубку, Мартин. И идите к больному. Как только циркуляция крови наладится, отключайте приборы и можете выводить его из наркоза. Подготовьте документы на отправку оберштурмфюрера в Берлин. В Шарите мы заменим этот первый внутренний протез на другой, который восполнит дефект артерии по всей длине. Сейчас он будет немного хрипеть, это не страшно, появится головная боль, особенно в левой части. Но это только после операции. В дальнейшем все наладится. Ступайте.
Она взяла трубку, подождала, пока за Виландом закроется дверь.
— Йохан, — произнесла негромко, и сама не услышала свой голос, на другой стороне ревели моторы, слышались звуки отдаленной канонады.
— Мартин сказал, ты уезжаешь в Берлин, Мари, — его голос терялся за все нарастающим гулом.
Он назвал ее настоящим именем, и у нее дрогнуло, сжалось сердце. Она вдруг поняла, ближе, дороже, роднее никого нет, между ними уже нет тайн, они — одно.
— Это правда?
— Да, я уезжаю, Йохан. В Берлин.
Он помолчал. Потом спросил неожиданно холодно:
— Когда?
В его голосе она вдруг почувствовала отчужденность, она точно порезалась случайно, так стало больно, и растерялась — отчего?
— Завтра самолет.
— Я не могу оставить полк, мы начинаем наступление, мы не увидимся.
Он только что говорил так, будто все тепло его чувства к ней, вся горячность его страсти, его молодости сконцентрировались в нескольких словах. А теперь — другой, чужой и будто незнакомый человек.
— Я понимаю, да.
Что она еще могла ответить ему?
— Я тоже не могу, много раненых.
— Конечно. Счастливо.
Связь оборвалась. Она положила трубку. Что он подумал? Она только сейчас догадалась, что, конечно, совсем не то, что она хотела бы. Ему было ничего не известно ни о ее договоренности с Мюллером, ни о перемещении узников концлагерей. Он подумал, что она бежит от него, она решила вернуться к Скорцени. Неужели так? Да, так. Именно так он и подумал. А она — не подумала ни о чем, кроме того, что ей надо уехать, и все. А если бы она уехала, и он вообще ничего не знал? Виланд прав — так нельзя, это даже как-то недостойно. Сбежать, пока он и его солдаты рискуют жизнью, чтобы добиться для Германии решающей победы, может быть, перелома в судьбе страны. В этот самый момент просто сбежать, тихо сесть в самолет — и как будто ничего и не было. Ну, погуляли, вот и все. А теперь — по домам. Так было, конечно, легче, но выходило — ужасно. Она не раз делала так, но по отношению к нему — не могла. Опустив голову, Маренн снова направилась в операционную.
— Мартин, это что, заговор? — строго спросила доктора с самого порога. — Как больной?
— Состояние стабильное, фрау, — ответил тот. — Просыпается.
— Отвезите в палату. Кто следующий?
— Фрау Ким, я не послушал вас, — Виланд подошел к ней, — простите меня. Я знаю, что так нельзя. Но я же вижу, вы чуть не плачете, — у нее в глазах действительно стояли слезы.
— Плачу я или не плачу, это не имеет значения, Мартин, — мягко ответила она. — Это никак не влияет на то, что мы с вами делаем. Что мы должны делать.
Санитары вывезли раненого. На несколько минут они с Виландом остались одни.
— Он подумал, что я уезжаю в Берлин к прежнему любовнику, — сказала она и вдруг, резко повернувшись, снова вышла в соседнюю комнату. Подойдя к окну, закурила сигарету.
— Он не знает, что вас вызвал группенфюрер Мюллер? — Виланд подошел к ней сзади. — Так скажите ему. А лучше поезжайте к нему сейчас. Езжайте, фрау Ким, — он осторожно прикоснулся рукой к ее плечу. — Несколько часов я справлюсь один. Вы будете жалеть, что не увиделись с ним. Хотите, я снова позвоню Кумму?
