Валерий Гусев - Мстители двенадцатого года
Все смешалось. Всякий воинский порядок, вся умная воинская наука наступать и обороняться растворились и исчезли в буйной схватке. Стрельба, удары штыком и прикладом, кулаком и саблей. Во все стороны летели обломки ружей, клинков, смятые или разрубленные кивера, лядунки, ташки гусаров, ранцы солдат.
Французы бились отчаянно. Они поняли, что попали в западню. Однако зверь оказался сильнее охотника. Как ни самозабвенно и отважно сражались русские, как ни валили один пятерых, преодолеть мужеством и стойкостью превосходные силы противника не было возможности. Оставалось одно — с честью лечь на поле брани.
Гусары, на призыв князя, плотно сбились, вкруговую отбиваясь саблями. Да не скучал и Волох. Выкинув кого-то из кареты, выборочно и точно разил в окошко из ружей, которых там, видимо, было в достатке. Кто-то внутри помогал ему, заряжая и подавая оружие. Вокруг кареты, совершенно взбесившись, скачут собаки, хватая зубами все, что подвернется на клык. Лошади в упряжке топчутся, жмутся, шарахаются, заливисто ржут.
Из кареты выпрыгивает какая-то легкая фигурка, вскакивает на козлы и ловко бежит по спинам коней вперед, словно перескакивая с кочки на кочку. Падает на левую переднюю лошадь, выпрямляется и, гикнув, гонит упряжку. Размахивая распахнутыми дверцами, подпрыгивая на трупах, карета пробивается к окруженным гусарам. А там что-то поняли. Как только карета равняется с обессиленным, едва державшимся в седле князем, его подхватывают в четыре руки Алексей и Буслаев, бросают к распахнутые руки Волоха. Волох валится внутри, втаскивая за собой князя. Карета вылетает из гущи схватки, теряя на ходу выпадающие ружья, и залихватски мчится по дороге.
— Ты куда гонишь? — кричит пришедший в себя князь.
— На Дон, ваше благородие.
— Отставить! Не сметь! Осади коней!
— Никак невозможно — уж больно форейтор лихой.
— Болван! Я тебя судить буду! Я тебе голову снесу!
Волох потрогал набухающую на лбу шишку.
— Так нечем, ваше благородие.
Князь изумленно глянул на свою правую руку с зажатым в ней сабельным эфесом, из которого торчал короткий зазубренный обломок.
Князь выбросил его на дорогу, высунулся из кареты и закричал:
— Эй! Кто там? Поворачивай назад.
Форейтор обернулся. Это был корнет Александров.
— Я не умею, господин полковник!
— Так я ж тебя научу! Разжалую!
— Поздно, ваше благородие! — завопил Волох. — Ворочай, корнет! Ворочай!
Волох наполовину вылез в дверцу, стал на ступеньку. Вгляделся вдаль.
— Ишь, скачут! — он пригнулся, будто от этого мог бы лучше разглядеть — кто там впереди, кто скачет?
— Мужик впереди всех! А чуть назади вроде бабы. Но с саблей.
Александров пытался сдержать бешено мчащихся коней. Хоть в сторону куда свернуть от напасти. От тех оторвались, на этих нарвались.
— Ваше высокоблагородие! — Волох грубо схватил князя за рукав, втянул внутрь. — Укройтесь! Сейчас стрелять станут. — И вдруг выпрямился: — Стой, корнет! Давыд скачет! Сворачивай с дороги — сметут ненароком!
Слава богу! Подмога пришла. Да тут еще, к счастью, брошенные вожжи намотались на ось, туго натянулись, сдержали коней. Стали. Кони вскидывали морды, тяжело дышали, роняли с губ пену. Да тут еще набежали борзые, запрыгали вокруг кареты.
— Пшли вон! — гаркнул, спрыгивая наземь, Волох. И погрозил им плетью.
Умные собаки, часто дыша, вывалив красные языки, забрались под карету, легли.
Александров, спрыгнув с лошади, замахал белым платком.
Налетели. Окружили. Веселые лица, храпящие конские морды. Давыд — кулем наземь — в армяке, в малахае, с пистолетами за поясом и с образком на груди; обхватил князя — головой ему по грудь, засопел сердито:
— Господин полковник, Петр Алексеич, ну как же ты так? Что за мальчишество, право? А если б мы не поспели? Хорошо вот, красавица, прилетела. Вся в слезах и в румянце — не иначе у нее миленок там. Что с ногой? Сильно ранен?
— Зажило! — сердито буркнул князь. — Мышь укусила. Сбросить бы эту гадость, да надеть нечего. А босому полковнику неприлично.
— Зачем же босому? — появился Волох, держа в руках хорошие ботфорты. Не иначе уже в багажном ящике пошарил. — Сидайте, ваше высокоблагородие, переобуемся.
Когда Волох, склоняясь, начал разматывать чуню, князь шепнул ему в ухо:
— Больше ничего не нашел?
— Как не найти, Петр Алексеевич, нашел. Не извольте беспокоиться. — Волох тоже отвечал негромко. — Обождать надо — ишь народ сбежался. Так и самим не хватит.
Полковник встал, обутый, потоптался, пробуя, ловко ли сели сапоги, тронул ус и заорал:
— Что сгрудились? Там ваши братья насмерть бьются, а вам здесь балаган? А ты куда? — кричит Александрову, уже подобравшему себе коня и готовому ринуться в схватку. — Тебе отныне форейтором служить, пока не научишься. А тебя, Волох, своей рукой выпорю — как смел командира из боя вывести?
— Нешто я? — удивился Волох. — Я ваше благородие только принял. Ваши офицеры — господа Щербатов да Буслаев…
— Они тоже моей руки не минуют. Обоих разжалую. Коня мне! И саблю.
Весь французский полк взяли в плен. Исключая, конечно, павших. Среди пленных оказалась большая птица — вице-король какой-то, в парадном мундире, в громоздкой шляпе с плюмажем — вылитый индюк. Только в грязи и пыли — это его Волох выбросил из кареты, «как они послушание не оказывали и пистолетом тыкали».
Со всех сторон начали подтягиваться раненые. Иные шли сами, иных вели под руки, иных несли на самодельных носилках из ружей и шинелей. Собирали брошенное оружие, ловили отбившихся лошадей. Раненых, кто не на ногах, устроили в фурах; ими занялся доктор с помощниками. Осмотрели добытое в бою — порадовались, было много хорошего оружия, большой запас пороха и свинца.
Отдав необходимые распоряжения, офицеры собрались под развесистым дубом, еще не потерявшим всю свою листву. Сюда же привели и вице-короля. Немного потерявшего осанку после падения из кареты и неожиданно проигранного сражения.
— Вы его выиграли не доблестью, — чванно заявил он князю Щербатову, — а хитростью.
Князь вспылил, но сдержался.
— Вон она, моя доблесть, — и он указал в сторону, где стрелки укладывали погибших. — И здесь она, — указал на офицеров — измученных, в изодранных мундирах, мятых киверах, в своей и чужой крови.
Вице-король потупился, упрятал подальше спесь.
— Могу я рассчитывать, что мне вернут шпагу, а также Милен и Мадлену?
— Любовницы? — оживился князь. — Что-то я их не видел. Глянуть бы.
— Это мои борзые. Они прошли со мной весь путь от Немана.
