Андреа Жапп - Дыхание розы
Раздался вздох.
Глубокие глаза Флорена вылезли из орбит. Он открыл рот, но не мог издать ни единого звука. Попятившись, он опустил глаза, и его взгляд остановился на рукоятке кинжала, торчавшей из его живота. Флорен захрипел:
– Но за что…
Леоне не сводил с него глаз. Инквизитор вытащил убийственный клинок, и поток крови обагрил перед его красивой ночной рубашки, расшитой золотыми нитями.
– Не за что. Скорее, за кого. За розу. Чтобы роза жила.
– Я не… Высказали… потрясены…
– Я потрясен до глубины души. Она потрясла меня. Я не заблуждался.
Чтобы не упасть, Флорен схватился обеими руками за спинку кресла. Его мысли путались, но ему никак не удавалось привести их в порядок.
– Аньес?
– Кто же еще? Не старайтесь, вы не способны это понять.
– Камер…
– Подлый мерзавец, палач, которому нет прощения. Послания камерленго не существовало. Распоряжение, которое ты получил, было написано Жаном де Риу и скреплено печатью, снятой с очень старого письма, которое хранится в библиотеке соседнего аббатства.
В уголке губ инквизитора появился сгусток крови, потом еще один, а за ним последовала цепочка из маленьких ярко-красных жемчужин. Инквизитор зашелся в кашле. По его подбородку потекла алая струйка. Он корчился от боли, буквально разрывавшей его живот, от боли, теперь проявлявшейся во всей своей жестокости. Он стонал, сбивчиво повторяя:
– Мне больно, мне очень больно.
– Теперь наконец множество несчастных призраков упокоятся с миром, Флорен. Все твои жертвы.
– Я… я вас умоляю… Я истекаю кровью…
– Что? Добить тебя? О какой жалости ты можешь вспомнить, чтобы заслужить мою жалость? Ответь. Один-единственный ответ. Больше ничего не надо, чтобы я избавил тебя от ужасов агонии.
Некогда столь привлекательное лицо становилось пепельным. Леоне спрашивал себя, сколько мужчин и женщин попали под чары этого идеального миража, чтобы затем понять, какой кошмар он скрывал. Сколько людей умерло, погрузившись в море страданий, созданное этими длинными тонкими руками. Писк, похожий на детский, вернул рыцаря к человеку, который только что упал перед камином.
– Мне больно… Мне ужасно больно… Я умру, мне так страшно… Сжальтесь, рыцарь.
Рыцарь вспомнил об огромных серо-голубых глазах, под которыми чернели болезненные тени. Ради нее, ради несравненной розы, лепестки которой он однажды нарисовал в своем дневнике, Леоне подобрал окровавленный кинжал. Он наклонился к умирающему, расстегнул ворот ночной рубашки и быстрым движением перерезал бледное горло.
Раздался хрип, потом вздох. Нервно вздрогнув, тело Флорена обмякло.
Несколько минут Франческо де Леоне смотрел на труп мучителя, стараясь понять, принесла ли ему эта казнь удовольствие. Ни малейшего, только мимолетное облегчение. Один зверь умер, но его место займут другие, Леоне в этом не сомневался.
Леоне взял свой бокал с одного из маленьких итальянских столиков и переставил его на каминную полку. Второй бокал разбился, когда падал Флорен, и фиолетовое вино смешалось с карминовой кровью. Леоне нагнулся и снял роскошные кольца, украшавшие пальцы инквизитора. Затем он пнул ногой оба кресла, упавшие набок. Наконец, он расстегнул ночную рубашку и снял ее с инквизитора. Таким образом, все подумают о галантном свидании с плохим концом или о кровавом ограблении.
Леоне еще раз взглянул на созданную им мизансцену, потом снял сюрко, запачканный кровью, бросил его в камин и вышел на улицу, погруженную во тьму.
Бог рассудит.
Что касается людей, то рыцарь надеялся на их желчные языки, наконец освобожденные от ужаса, который внушал им инквизитор, и на их потребность взять реванш.
Бог рассудит.
Женское аббатство Клэре, Перш,
ноябрь 1304 года
Сидя за столом, установленном на помосте, откуда была видна вся трапезная, Элевсия разглядывала сестер, расположившихся за двумя длинными досками, лежавшими параллельно на козлах. Их освещало колеблющееся пламя смолистых факелов.
Обычно просторный зал был наполнен шепотом, правда, неуместным, поскольку трапезы должны были, проходить в полном молчании. Обычно раздавались приглушенные смешки, из-за чего аббатисе приходилось призывать сестер к порядку. Обычно рядом с аббатисой сидели благочинная, экономка и ризничная. Но Бланш де Блино не покидала обогревальни, а Гедвига дю Тиле была мертва. Оставалась Берта де Маршьен. С нее слетело прежнее высокомерие, и теперь она походила на ту, кем была по сути: на стареющую чувствительную женщину.
Элевсия де Бофор попросила Аннелету Бопре занять ставшее теперь свободным место Гедвиги, чтобы лишний раз не пробуждать тягостных воспоминаний у ее духовных дочерей, но сестра-больничная отвергла это предложение. Ей было удобнее следить за реакцией каждой из сестер со своего места в конце стола. К тому же она была уверена, что, заняв место, не соответствовавшее ее положению, она вызовет у убийцы беспокойство.
Аннелета Бопре не сводила глаз с Женевьевы Фурнье. Лицо сестры – хранительницы садков и птичника было, мертвенно-бледным. Ее огромные карие глаза с фиолетовыми, почти черными кругами свидетельствовали о том, что Женевьева плохо спит и почти ничего не ест. Действительно, после смерти Гедвиги дю Тиле она так почти ничего и не съела. Столь упорный пост, который связывали с симпатией, объединявшей двух молодых женщин, заинтриговал больничную. Разумеется, женщины хорошо ладили, впрочем, как и прочие но все же не до такой степени, чтобы изводить себя голодом. Аннелета переводила взгляд с одной сестры на другую. У нее кольнуло в сердце, когда она увидела осенние цветы, лежащие на осиротевшем месте Аделаиды Кондо и на по-прежнему свободном месте Жанны д'Амблен. Жанне было лучше, но из-за слабости она все еще не могла встать.
Аннелета увидела, как Женевьева поднесла ко рту чашку с супом из репы, бобов нового урожая и сала, но сразу же дрожащими руками поставила ее обратно. Ее духовная сестра испуганно посмотрела вокруг и опустила голову, нервно пощипывая свой кусок хлеба. И Аннелета все поняла. Женевьева умирала с голоду, но ее не покидал ужас, несмотря на то, что на кухне предпринимались все меры предосторожности. Возле двери стояли две послушницы и наблюдали за происходящим, пока новая сестра-трапезница, Элизабо Феррон, готовила еду. Срок послушничества Элизабо закончился, и она дала окончательный обет. Женщина среднего возраста, вдова крупного торговца из Ножана, Элизабо заняла эту должность при поддержке Аннелеты. Рослая и широкоплечая, Элизабо была способна оглушить любого, кто попытался бы покуситься на ее котелки. Ее зычный голос не раз производил сильное впечатление на сестер, когда она, упершись кулаками в пышные бедра, заявляла:
