Максим Войлошников - Декабрист
— Тундра… — заметил Чижов глубокомысленно. Но все и так это поняли. По глубокому снегу и беглецы, и погоня двигались чрезвычайно медленно, выбиваясь из сил. Теперь они уже видели друг друга на расстоянии версты, или немногим более. Между тем небо стало совсем белесым. Куроптев поглядел на него и выразительно поцокал языком.
— Что такое?
— Шурга идет. Прятаться надо, иначе конец всем. Заледенеем.
— Пурга? Ну что же, выбор невелик: если нагонят, нам тоже конец.
Между тем Терехова его проводник предупредил о том же. Однако оба отряда продолжали движение, пока резкие порывы северного ветра не принесли первые заряды снега.
— Ваше благородие, помилуйте, надо поворачивать! — уговаривал фельдфебель Федосов Терехова, защищая лицо от снега.
— Нет! Я достану его! — рычал штабс-капитан с белыми от ярости глазами.
Тогда в дело вступил фон Борк, доселе стоически выдерживавший все превратности службы. Он отвел в сторону клапан башлыка, чтобы его речь звучала членораздельно:
— Если вы случайно останетесь живы, как вы тогда объясните государю бессмысленную гибель пятитдесяти его солдат? — Ротмистр глядел Терехову глаза в глаза. Тот понял опасность момента, затем взглянул на серую пелену, в которой исчезли преследуемые, и приказал:
— Разворачиваемся! Мы их на смерть загнали! Трупы разыщем и подберем позднее!
Жандармам, подгоняемым в спину пронзительным ветром, с трудом удалось достичь границ леса и укрыться за редкими деревьями.
Между тем беглецы, скрепившись друг с другом веревкой, продолжали движение навстречу порывам ветра и залпам снега. Наконец сила ветра стала такой, что валила с ног коней. Уже нельзя было видеть своей руки в сплошной ревущей снежной буре. Все почувствовали, что коченеют. Ничто, кроме леса, который выстаивает, теряя в борьбе тысячи сломанных деревьев, не способно выдержать натиск полярного урагана. Люди и кони легли плотной кучей, чтобы согревать друг друга. Кони были принесены в жертву, составив периметр человеческой группы. Однако холод постепенно проникал в глубь тел, присыпаемых снегом. Смерть казалась неизбежной…
— Прощайте, товарищи! — сказал Ломоносов, но даже рядом сидящие едва могли услышать его за ревом бури…
Глава 40
Торжество победителя
Спустя примерно три недели отощавший Терехов во главе оставшихся жандармов въезжал в Санкт-Петербург. Он вполне мог чувствовать себя триумфатором. Попытка отыскать замерзшие тела беглецов в заснеженной тундре даже не предпринималась — все было и так очевидно. В тот же день он явился для доклада к императору. Николай, как обычно, принял его в своем кабинете. Присутствовал только генерал-адъютант Бенкендорф.
Войдя чеканным шагом, Терехов вытянулся как по струнке. Он доложил:
— Ваше величество, ваши враги уничтожены, чему свидетелем полсотни ваших жандармов! В плен взят один, майор Поджио. Геройски погиб ваш личный егерь Филькин.
— Царствие ему небесное! — заметил император облегченно, так как гибель людей, способных под носом у него взорвать Петропавловскую крепость, его немного успокоила. Правда, оставалась Вторая армия, авангард которой был ощипан под Белой Церковью, но не побежденная. Однако под началом храброго Раевского, никогда не хватавшего звезд в стратегии, она была куда менее опасна, чем под началом самоустранившегося Витгенштейна. Тот все-таки в 1813 году покомандовал всей русской армией.
— Трупы захоронил?
— Земля была мерзлая. По весне медведи съедят, — на голубом глазу соврал штабс-капитан.
— Хорошо, Терехов, — сказал император. — Представлю тебя к следующему чину. А пока — даю тебе неделю на отдых. Нет, пожалуй, две.
— Служу вашему императорскому величеству! — отчеканил Терехов и, сделав оборот, звеня шпорами, удалился парадным шагом.
— Узнаешь у Поджио имена сих «героев» и озаботься, чтобы в глухих углах Сибири появились их могилы. Дворяне, все ж — без могил неудобно.
— Слушаюсь, ваше величество, — наклонив голову, генерал-адъютант сделал отметку.
— Сейчас надо послать письмо к Раевскому. Он отрезан весенней распутицей в юго-западом крае. Предложить ему почетные условия капитуляции — отставку с мундиром, неприкосновенность жизни его близких и сослуживцев. Мы взяли в плен его сына, не так ли?
— Боюсь, что последний аргумент непригоден. При Бородино он вывел своих сыновей, еще мальчиков, перед войсками, подавшимися под натиском французов. Он сделал это, как другие кидают неодушевленное знамя в ряды вражеских войск, чтобы побудить своих солдат к борьбе во имя чести. Жизнь сыновей для него — ничто по сравнению с долгом, — заметил Бенкендорф.
— Хорошо, что напомнил, Александр Христофорович, — сказал Николай и задумался…
Спустя пару недель, в середине апреля месяца, к дворцу в Тульчине, где находился штаб армии, подъехала коляска. Ее сопровождал небольшой конвой: в нынешнее время, когда всякий темный люд почувствовал ослабление начальства, — вещь не лишняя. Из коляски вышел человек лет сорока, невысокого роста, в статском платье. Лицо его, сухощавое, энергичное и спокойное, скорее походило на лицо англичанина, нежели русского. Рядом с ним спрыгнул наземь сопровождавший его от въезда в Тульчин драгунский подпоручик. Приезжий обратился к часовым, вызвали дежурного офицера. Тот, вежливо поздоровавшись, с немалым удивлением узнал визитера и повел его к начальству.
В зале дворца находились командиры Второй армии — генералы Николай Раевский и Павел Киселев.
— Не чаял вас видеть, Михаил Семенович, — сухо сказал, наклонив свой римский профиль, Раевский.
— Давно не виделись, граф, — добавил Киселев.
— Господа, — сказал наместник Новороссии, граф Михаил Воронцов. — Я приехал к вам как гонец. Точнее будет сказать — принес вам оливковую ветвь мира. Не к чему проливать русскую кровь, ее и так было пролито достаточно.
— От кого вы? — спросил Киселев.
— От государя Николая Павловича, Павел Дмитриевич, — ответил визитер. — Позволите присесть? — И, не дожидаясь приглашения, опустился на стул верхом, чтобы не измять фалды фрака.
— Вы гонец от узурпатора? — заметил Раевский.
— Как ни назовите, он крепко сел в Петербурге. Давече я получил письмо от отца, из Лондона, — вы знаете, хоть он в отставке, но по-прежнему, как и в бытность свою послом, вхож ко двору британского короля. Он сообщил мне, что британский монарх признает только Николая, а такое признание дорогого стоит в Европе.
— Что же он предлагает? — прервал витию Раевский.
