Рафаэль Сабатини - МОРСКОЙ ЯСТРЕБ
— Вы лжёте! Всё было совсем не так! — яростно прервал брата Лайонел.
Чуткий слух без труда уловил бы в возгласе молодого человека искренние интонации. То действительно были слова правды — гневной, негодующей, убеждающей.
— Мне ли не знать этого? — заметил Оливер, изобразив величавое презрение. — Убив Питера, вы вынули его шпагу из ножен и положили рядом с трупом.
Издёвка Оливера достигла своей страшной цели. На мгновение забывшись, Лайонел поддался праведному негодованию. Это мгновение и погубило его.
— Ложь! — дико вскричал он. — И вы знаете это! Бог свидетель, я честно дрался с ним… — Он запнулся, судорожно глотнул воздух, и в горле раздалось глухое клокотание.
Наступило молчание. Все трое застыли, словно изваяния: Розамунда — бледная и напряжённая, как струна, Оливер — мрачный, с сардонической усмешкой на губах, Лайонел — поникший, раздавленный сознанием того, что выдал себя, бездумно устремившись в раскинутые сети.
Розамунда первой нарушила молчание. Голос её дрожал и срывался, но, несмотря на все усилия, ей так и не удалось заставить его звучать ровно.
— Что… Что вы сказали, Лайонел? — спросила она.
Оливер тихо рассмеялся.
— Полагаю, он собирался присовокупить к своему заявлению свидетельские показания, — заметил он, — то есть упомянуть о ране, полученной им в поединке и оставившей следы на снегу, и таким образом доказать, что я солгал. Право, он недалёк от истины — я действительно солгал, сказав, что он застал Питера врасплох.
— Лайонел! — воскликнула Розамунда.
Она протянула к нему руки, но тут же уронила их. Лайонел словно окаменел.
— Лайонел! — Теперь в голосе молодой женщины звучала настойчивость. — Это правда?
— Разве вы не слышали, что он сказал? — усмехнулся Оливер.
Розамунда стояла, слегка пошатываясь и не сводя глаз с Лайонела. Нестерпимая боль исказила её лицо. Опасаясь, что она вот-вот упадёт, Оливер хотел поддержать её, но Розамунда властным жестом остановила его и, призвав на помощь всю свою волю, попыталась справиться со слабостью. Однако колени у неё дрожали; она опустилась на диван и закрыла лицо руками.
— Господи, сжалься надо мной, — простонала она, и тело её сотрясли рыдания.
Безутешный плач Розамунды вывел Лайонела из оцепенения: он вздрогнул и робко приблизился к дивану. Оливер, мрачный и неумолимый, стоял в стороне и наблюдал за стремительной развязкой, которую он столь успешно ускорил. Он знал, что стоит накинуть на Лайонела верёвку, как тот запутается в ней и без посторонней помощи: сейчас он пустится в объяснения и с головой выдаст себя. Как зритель Оливер был вполне доволен спектаклем.
— Розамунда! — жалобно всхлипнул Лайонел. — Роз! Смилуйтесь! Выслушайте меня, прежде чем судить. Выслушайте и постарайтесь понять!
— Да, да, послушайте его, — подхватил Оливер, сопровождая свои слова характерным для него тихим неприятным смехом. — Послушайте его. Правда, я сомневаюсь, чтобы его рассказ был особенно занимателен.
Ирония брата пришпорила несчастного:
— Розамунда, всё, что он сказал вам, — неправда. Я… я… Я только защищался. То, что я напал на Питера исподтишка, — ложь.
Теперь Лайонела было трудно остановить.
— Мы поссорились из-за… по поводу… одного дела и как назло встретились в тот вечер в Годолфин-парке. Он оскорблял меня, осыпал насмешками. Он меня ударил и в конце концов бросился на меня. Я был вынужден выхватить шпагу и защищаться. Всё было именно так. На коленях клянусь вам! Бог свидетель, я…
Лайонел опустился на колени.
— Довольно, сэр! Довольно! — не выдержала Розамунда, прерывая объяснения, не вызывавшие у неё ничего, кроме брезгливости.
— Нет, выслушайте до конца, умоляю вас. Когда вы всё узнаете, то, возможно, будете милосерднее.
— Милосерднее? — Розамунда едва не рассмеялась сквозь слёзы.
— Смерть Питера была случайностью, — как в бреду продолжал Лайонел. — Я вовсе не хотел убивать его. Я только отражал его удары, чтобы спасти, свою жизнь. Но когда скрещиваются шпаги, всякое может случиться. Бог свидетель: его смерть — случайность. В ней повинна его собственная безумная ярость.
Розамунда подавила рыдания и смерила Лайонела жёстким презрительным взглядом.
— А то, что вы не разуверили меня и всех остальных в виновности вашего брата, тоже случайность? — спросила она.
Лайонел закрыл лицо руками, словно у него не хватало сил вынести этот взгляд.
— Если бы вы только знали, как я любил вас — даже тогда, тайно, — то, возможно, в вас бы нашлась хоть капля жалости ко мне.
— Жалости? — Розамунда подалась вперёд и будто плюнула это слово в Лайонела. — Вы просите жалости… вы?
— И всё же, если бы вы знали всю глубину искушения, которому я поддался, вы непременно пожалели бы меня.
— Я знаю всю глубину вашей подлости, вашей трусости, вашей лживости и низости.
Слёзы навернулись на глаза молодого человека, и он умоляюще протянул руки к Розамунде.
— К вашему милосердию, Розамунда… — начал он, но Оливер наконец решил, что пора вмешаться.
— По-моему, вы утомляете даму, — проговорил он. — Лучше расскажите нам о других поразительнейших случайностях. Ведь они подстерегали вас на каждом шагу. Пролейте свет на случайность, которой вы обязаны тем, что меня похитили и едва не продали в рабство. Поведайте нам о случайности, позволившей вам унаследовать мои владения. Растолкуйте случайные стечения обстоятельств, с завидным упорством избиравших вас своей несчастной жертвой. Ну, старина, раскиньте мозгами! Из всего этого выйдет недурная история.
Но тут явился Джаспер и объявил, что Али приготовил жаровню и раскалённые наручники.
— Они уже не понадобятся, — сказал Оливер. — Забери отсюда этого невольника. Прикажи Али проследить, чтобы на рассвете его приковали к веслу на моём галеасе. Уведи его.
Лайонел поднялся на ноги, лицо его посерело.
— Подождите! Подождите! Розамунда! — молил он.
Но Оливер схватил его за шиворот, развернул и толкнул в руки Джасперу.
— Уведи его! — проревел он.
Джаспер вытолкал Лайонела с террасы, оставив Оливера и Розамунду под яркими звёздами берберийской ночи обдумывать свои открытия.
Глава 12
ХИТРОСТЬ ФЕНЗИЛЕ
Розамунда с каменным лицом сидела на диване. Её руки были плотно сжаты, глаза опущены. Довольно долго Оливер смотрел на неё, затем тихо вздохнул, отвернулся и, подойдя к парапету, посмотрел на город, залитый белым сиянием луны. Отдалённый городской шум заглушали нежные трели соловья, льющиеся из глубины сада, и кваканье лягушек в пруду.
