Морис Дрюон - Яд и корона
Только двое из сидевших у длинного стола, видимо, не одобряли этих слов: Людовик д'Эвре думал о Франции, Маго думала о себе.
«Если Карл будет регентом, уж он-то, конечно, не поможет избавить мое графство от правителя Конфлина, – твердила она про себя. – Боюсь, слишком я поторопилась, надо было дождаться приезда Филиппа. А если я замолвлю о нем слово, не вызовет ли это подозрений?»
– Скажите, Карл, – вдруг произнес Людовик д'Эвре, – если бы наш брат Филипп скончался в те годы, когда наш племянник Людовик был еще младенцем, кого по праву назначили бы регентом?
– Конечно же, меня, брат мой, – поспешно ответил Валуа, считая, что своими словами Людовик льет воду на его мельницу.
– Только потому, что вы следующий по старшинству брат? Тогда почему бы не стать по праву регентом нашему племяннику графу Пуатье?
Послышались протестующие голоса. Филипп Валуа заявил, что не может же граф Пуатье быть повсюду разом – и на конклаве, и в Париже, – на что Людовик д'Эвре возразил:
– Лион все-таки не за тридевять земель, не в стране Великого хана! Оттуда можно добраться до Парижа в несколько дней... Впрочем, нас собралось здесь недостаточно, чтобы решать такой важный вопрос. Из двенадцати пэров Франции налицо только двое...
– ...тем более что и они несогласны, – подтвердила Маго, – ибо я придерживаюсь вашего мнения, кузен Людовик, а не мнения Карла.
– А из членов нашей семьи, – продолжал д'Эвре, – не хватает не только Филиппа, но также нашей племянницы Изабеллы Английской, нашей тетки Агнессы Французской и ее сына герцога Бургундского. Если решающее слово по праву принадлежит старейшим, то решает голос Агнессы – последней ныне здравствующей дочери Людовика Святого, а никак не наши.
Услышав это имя, присутствующие дружно закричали и шумно восстали против Людовика д'Эвре, а Робер Артуа поспешил на помощь Карлу Валуа. Агнесса и сын ее Эд Бургундский – вот кого действительно следует опасаться! Ребенок Клеменции еще должен родиться, если только он вообще родится, и неизвестно, кто это будет – мальчик или девочка. А Эд Бургундский вполне может предъявить свои права и стать регентом при своей племяннице крошке Жанне Наваррской, дочери Маргариты. А этого следует избегнуть, ибо известно – девочка рождена не в законе.
– Но вы же этого не знаете, Робер! – воскликнул Людовик д'Эвре. – Предположения еще не есть достоверность, и Маргарита унесла свою тайну с собой в могилу, куда вы ее уложили.
Эвре употребил слово «вы» применительно ко всем трем виновникам кончины Маргариты – к тому, кто умер нынешней ночью, к клану Валуа, а также к Роберу Артуа.
Но последний, не без основания полагая, что обвинение направлено именно против него, злобно нахмурился.
Казалось, зятья (ибо Людовик д'Эвре был женат на родной сестре Робера Артуа, ныне покойной) того и гляди перейдут в рукопашную и начнется свалка.
Вновь воскресла зловещая тень Нельской башни, внося раздор, угрожая новыми бедами, которые чуть было не сгубили весь этот род, а вместе с ним и королевство.
Послышались оскорбительные вопросы, коварные намеки, на которые не скупились участники Королевского совета. Почему освободили Жанну Пуатье, а не Бланку де ла Марш? А почему Филипп Валуа так ополчился против бургундского семейства, когда он сам женат на родной сестре Маргариты?
Архиепископ и канцлер тоже вмешались в спор, желая поддержать Валуа: первый – авторитетом Священного писания, а второй – ссылкой на старинные обычаи, принятые во Франции.
– Словом, выходит, – закричал Карл Валуа, – что Совет достаточно многочислен, чтобы назначить хранителя чрева, но слишком мал, чтобы выбрать правителя королевства. Просто вам неугодна моя особа!
В эту минуту вошел Матье де Три и заявил, что должен сделать Совету весьма важное сообщение. Ему разрешили говорить.
– В то время как врачи бальзамировали тело короля, – начал Матье де Три, – в опочивальню случайно вбежала собака и, прежде чем ее успели отогнать, лизнула окровавленные простыни, на которые клали вынутые внутренности.
– Ну и что? – спросил Валуа. – Это и есть ваша важная новость?
– А то, ваше высочество, что собака тут же начала визжать и вертеться на месте и наконец свалилась на пол; очевидно, тут кроется причина недуга, что свела в могилу короля; возможно, собака сейчас уже издохла.
После слов Матье снова воцарилось молчание, и снова по зале поплыл унылый похоронный звон. Графиня Маго даже бровью не повела, но жестокий страх овладел всем ее существом. «Неужели же мне пропадать из-за какого-то прожорливого пса?» – думала она.
– Значит, вы полагаете, Матье, что это был яд? – наконец выдавил из себя Карл де ла Марш.
– Надо произвести расследование, и весьма тщательно, – проговорил Робер Артуа, пристально глядя на тетку.
– Конечно, племянничек, надо произвести расследование, – подхватила графиня Маго таким тоном, словно подозревала в отравлении самого Робера.
Бувилль, который во время всего спора молча сидел у пустовавшего королевского кресла, вдруг поднялся:
– Мессиры, ежели на жизнь короля посягнул злодей, то нет никаких оснований полагать, что не посягнут также и на дитя, которое еще должно родиться. Прошу дать мне в подмогу шесть вооруженных рыцарей и конюших, которые будут денно и нощно охранять покои королевы и сумеют отвести преступную руку.
– Пусть действует, как находит нужным, – таков был единодушный ответ собравшихся. На этом Совет закрыли, так и не решив важнейших вопросов и назначив следующее на завтра. Текущие дела пока что будут вершить, как и прежде, Карл Валуа и канцлер.
– Вы не собираетесь отрядить гонца к Филиппу? – вполголоса осведомилась Маго у графа д'Эвре.
– Собираюсь, кузина, и к Агнессе тоже, – ответил Людовик.
– Предпочитаю, чтобы вы действовали сами, тем паче мы с вами во всем согласны.
Выйдя из дворца, Бувилль наткнулся на Спинелло Толомеи, который его поджидал; банкир тут же обратился к нему с просьбой оказать покровительство Гуччо.
– Ах, милый мой мальчик! Славный мой Гуччо! – воскликнул Бувилль. – Постойте-ка, Толомеи! Именно такие люди, как он, мне и нужны, чтобы охранять покои королевы. Смекалистый, шустрый... Мадам Клеменция была к нему благосклонна. Жаль только, что он не рыцарь, даже не конюший. Но в конце концов, есть такие положения, когда добродетели важнее высокого происхождения...
– Как раз то же самое думает девица, которая согласилась выйти за него замуж, – заметил Толомеи.
– Ах, так он женился?
Банкир попытался в немногих словах изложить злоключения Гуччо. Но Бувилль слушал рассеянно. Он торопился, ему необходимо было срочно возвратиться в Венсенн, и, кроме того, он упорно держался за свою мысль назначить Гуччо стражем королевы. Толомеи предпочел бы для своего племянника менее видный пост, а главное, более удаленный от Парижа. Нельзя ли убрать его от людских глаз, пусть пока состоит при какой-нибудь важной духовной особе, например, при кардинале...
