Клод Фер - Страсти по Софии
Господи! Что за глупое существо ты сотворил — человека?
Только отправив палача домой и нагрузив его телегу каплунами да окороками, предназначенными в дар кардиналу Марциано, я пришла к решению, что все основные дела в замке мною сделаны, пора идти в лес и поговорить с его хозяином о том, что мне делать дальше. В конце концов, когда я победила волчицу в схватке один на один, он был рядом и не помог мне, но потом дал защиту и совет, а теперь, когда я победила врага в сотни и тысячи раз сильнее волчицы, я имею право этого совета у него потребовать. Пусть только скажет, что мне делать с подземным ходом со двора Луиджо. Защиты мне не надо, я и так всесильна.
3Но Лесной царь встретил меня на опушке и, молча кивнув, пошел в глубь леса в сторону от направления, ведущего к Волчьему логову, чем сразу меня огорошил, заставив забыть о том, зачем я ушла из замка, и думать о том, куда это ведет меня Лесной царь. Так с мыслями этими, не нужными в общем-то, и достигли мы того самого места в глубине леса, где на краю поляны росли огромные платан и бук, а в тени их прятались привидения моего замка в таком числе, в каком я раньше их и не видела. Все они ссорились, вопили, жаловались на свою бездомность и скулили по поводу того, что найти дорогу назад не могут, а прятаться в тени деревьев под угрозой попасть в свет солнца и растаять они долго не в состоянии.
Мое появление вызвало бурный восторг у всех привидений, который тут же перешел в свару по поводу того, возьму я их с собой назад в замок или только укажу им дорогу. Ибо если привидение самовольно покинуло место своего обитания, то оно совершило измену ему и может быть изгнано из дома. Для существ, пробывших в замке Аламанти столетия, подобный приговор мог оказаться равносильным казни, причем, как правило, второй, ибо многие — ох, как много их! — превратились в привидения после того, как их именно казнили. Все эти сведения, а также тысячи других, обрушились мне в уши сразу после того, как восторг по поводу моего появления улегся, и стало ясно, что я пришла сюда не за ними, а по своим делам.
— Хватит галдеть! — крикнула тогда я. — Возьму с собой всех, кто хочет. А кто решит остаться в лесу, пусть остается.
Тогда-то раздался рев восторга, который не смогли перекричать даже находящиеся здесь гоблины и дриады, которым столь шумное соседство, по-видимому, изрядно надоело, и они были рады избавиться от привидений любым путем, пусть даже потерей части крон деревьев, чтобы на тех попали лучи солнца. Словом, мое согласие забрать с собой в замок привидения настолько порадовало лесных жителей, что они стали смотреть в мою сторону с благожелательным интересом, не решаясь со мной заговорить только потому, что меня привел сюда сам Лесной царь.
Дядюшка Никколо от восторга и на правах моего старого друга начал пороть чушь про то, как страшно было ему при виде облака, пожирающего привидения, хотя, как тут же оказалось, он его вовсе не видел, а лишь услышал о нем, — и в результате Лесной царь отгородил меня от всей этой орущей братии дабы поговорить со мной о том, что было важно ему, а я совсем забыла о том, зачем пришла сюда, и не спросила, что мне делать с подземным ходом, прокопанным Игнатио по поручению Луиджо.
Что ж, придется принимать решение самой…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
София и хлопоты по хозяйству
— К вашим услугам, синьора… — смиренно произнес Луиджо, входя в трапезную, где я, сидя спиной к занавешенному черным крепом зеркалу вечности, сидела за столом, ела печеную говядину и запивала ее красным вином.
— Как мавр? — спросила. — Учится?
— Вы смеетесь надо мной, синьора? — устало произнес Луиджо. — Мавр ваш — лекарь. Он — мастер своего дела, ученый человек. Я же — коновал. Могу скотину лечить, могу ее резать. Еще могу вправлять вывихи людям и складывать кости. Если у человека болит спина или суставы, я смогу выровнять их и заставить гнуться без боли. Мавр же — врач, он…
— Он — болтун и лежебока, — оборвала я речь коновала. — Никто в мире не лечит людей, но тысячи тысяч называют себя врачами и, говоря сложные и бессмысленные слова, набивают свои карманы деньгами за то, что лишь приносят облегчение больным. Да и то иногда. Ты же — один из тех, кто лечит. Немногие из болезней, но вылечиваешь. Потому истинный врач — ты. А те, кто подлечивает, но не вылечивает — шарлатаны. Согласен со мной?
— Как вам будет угодно, синьора… — ответил коновал и низко склонился передо мной.
Ну, что ты поделаешь, с таким забитым мужиком. Хоть задирай подол и ложись под него, чтобы почувствовал он силу свою. Да ведь только, получив новое тело, молодое и сильное, мне не хочется подставляться под сорокалетнего мужика, да еще воняющего потом и кровью так, что слышно в трех шагах.
— Падла ты вонючая, — заявила тогда я. — С тобой разговариваю, как с человеком, а ты юлишь, как пес нашкодивший. Где гордость твоя былая? Где дух твой мятежный? Что ты зенки свои бесстыжие в землю уставил, когда я тебе в глаза прямо смотрю? Иль ты думаешь, что можешь меня надуть своим смирением? Говори, что случилось. И не трусь. Виновен — накажу, нет — будет тебе милость моя. Говори, раб!
Так с Луиджо говорить нельзя. Я это знала. С умельцами вообще нельзя говорить словами оскорбительными, нельзя их унижать. Ибо всякий, кто имеет в руках дар Божий, чувствует силу свою и гордость, в душе всегда требует почтения к себе за свое умение. Но я намеренно решила его возмутить, чтобы всколыхнулись чувства коновала, чтобы ответил он мне так, как должен говорить мужчина женщине.
Луиджо вспыхнул, но глаз не поднял. Шея и уши его, видные мне со своего места, покраснели, задышал он тяжело.
— Ну? — грозно произнесла я.
И тогда он сказал:
— Синьора София напрасно гневается… Мавр жив… Я почти не трогал его. Мы поссорились — да. Но вы, синьора, сами приказали быть главным мне. А ему — только наблюдать за мной.
— Что сделал он? — оборвала я велеречивость.
— Он стал спорить — и я ударил мавра. Учитель должен бить ученика. Иначе — какая наука?
— Ну, ну? — заинтересовалась я. — Теперь расскажи поподробнее.
Луиджо поднял голову и, глядя мне в глаза, поведал суть скандала своего с мавром:
— Лекарь он, может, и хороший, синьора. Но в человеческой душе не понимает ни хрена. Ключница ваша жалобы все мне высказала — стало ясно, что ей просто нужен мужик. И все хвори ее — как рукой снимет. Муж ее стар и немощен, а она — баба в полной силе, одна десятку солдат даст, а потом подотрется и пойдет по своим делам, только веселее став. Я так и сказал ей: заведи себе мужичка на стороне — и будешь здорова. А мавр сказал, что ей надобно водолечение. Чтобы, значит, ее на семь суток в воду опустили связанной по рукам и ногам. Вот тогда, сказал он, бес из нее и выйдет. Это уж он после меня ей сказал, будто поправил меня. Баба — в слезы. Где ж живому человеку семь дней пытки вынести? Ну, я пожалел ключницу — и врезал мавру… — хлюпнул носом, закончил. — Вот так.
