Вальтер Скотт - Вдова горца
В течение двух последующих суток старуха не поддерживала себя даже той скудной пищей, которая у нее имелась. Она совсем ослабела, хотя жгучая тоска не давала ей этого ощутить, и если она и осталась в живых, то, должно быть, только благодаря природной выносливости организма, привыкшего ко всяческим бедствиям и лишениям. Ее обиталищем в те дни была та самая хижина, возле которой я ее застала: но тогда благодаря Хэмишу, трудами которого она была построена и приведена в порядок, хижина эта была более пригодна для жилья.
На третий день после исчезновения сына мать его сидела у своего порога, раскачиваясь из стороны в сторону по обычаю, принятому у женщин ее народа, когда их одолевает горе или тоска, как вдруг — случай весьма редкий в тех местах — на проезжей дороге, пролегавшей повыше хижины, показался путник. Старуха бросила на него беглый взгляд: он ехал верхом на лошади — значит, то не был Хэмиш, а Элспет слишком мало было дела до какого-либо другого существа на земле, чтобы взглянуть на него еще раз. Однако незнакомец осадил своего пони напротив хижины, спешился и, ведя лошадку под уздцы, направился по обрывистой, неровной тропе прямо к ее двери.
— Да благословит вас бог, Элспет Мак-Тевиш!
С недовольным видом человека, раздумье которого внезапно прервали, она взглянула на пришельца, обратившегося к ней на ее родном наречии, но тот продолжал:
— Я привез вам вести от вашего сына Хэмиша.
И сразу весь облик чужака, до той поры для Элспет совершенно безразличный, стал в ее глазах грозным; она увидела в нем вестника, ниспосланного свыше, дабы изречь, жизнь ей суждена или смерть. Она вскочила, стиснув руки, подняла их к небу и, не сводя глаз с незнакомца, вся подавшись вперед, взглядом своим задала ему те вопросы, которых ее скованный волнением язык не мог вымолвить.
— Ваш сын шлет вам почтительнейший привет и еще вот это, — сказал вестник, вкладывая в руку Элспет небольшой кошелек, в котором было четыре или пять долларов.
— Он ушел, ушел! — вскричала Элспет. — Продался, стал слугою саксов, и я никогда его больше не увижу! Скажи мне, Майлс Мак-Федрайк — теперь я тебя узнаю, — деньги, которые ты вложил сейчас в руку матери, сын мой получил за свою кровь?
— Нет, нет, сохрани меня бог! — ответил Мак-Федрайк; он был арендатор и нанимал обширные земли у вождя своего клана, жившего милях в двадцати от хижины Элспет. — Сохрани меня бог когда-либо сделать зло либо сказать неправду вам или сыну Мак-Тевиша Мхора! Клянусь вам рукою моего вождя, что ваш сын цел и невредим и в скором времени навестит вас, — все прочее он тогда расскажет вам сам. — С этими словами Мак-Федрайк круто повернулся, снова взобрался по тропинке на большую дорогу, вскочил на своего пони и помчался во весь опор.
Глава III
Элспет Мак-Тевиш долго еще стояла, пытливо вглядываясь в монеты, словно их чекан мог поведать, каким путем они были приобретены.
«Не лежит у меня душа к этому Мак-Федрайку, — думала она. — Он из тех, о ком бард сказал: „Бойся их не тогда, когда речь их шумит, словно зимний ветер, а тогда, когда она льется, словно песенка дрозда“. И, однако, к этой загадке есть один только ключ: мой сын взялся за оружие, чтобы силою, как пристало мужчине, завладеть тем, от чего трусы хотели бы его отвадить речами, годными только детей стращать». Это предположение, внезапно у нее возникшее, показалось ей весьма вероятным, тем более что Мак-Федрайк, как ей доподлинно было известно, при всей своей осторожности настолько поощрял образ действия ее мужа, что иногда покупал у Мак-Тевиша скот, хотя отлично знал, каким путем этот скот ему доставался; правда, Мак-Федрайк всегда обставлял эти сделки так, что, получая от них большой барыш, в то же время обеспечивал себе полную безопасность. Кто лучше Мак-Федрайка сумел бы указать юному удальцу потаенное ущелье, в котором тот мог бы взяться за этот опасный промысел и быть уверенным, что добьется успеха? Кто легче всего мог обратить в деньги его добычу? Чувства, которым женщина другой страны предалась бы, узнав, что ее единственный сын без оглядки ринулся на путь, погубивший его отца, едва ли в те дни были знакомы матерям горцев. В Мак-Тевише Мхоре Элспет видела павшего в неравном бою на своем воинском посту героя, смерть которого будет отомщена. Она боялась не столько за жизнь сына, сколько за его честь. Ее страшила мысль, что он покорится чужеземным пришельцам и что вслед за этим, как ей представлялось, порабощением душа его погрузится в непробудный сон.
Нравственные правила, столь естественно зарождающиеся и развивающиеся в умах людей, воспитанных под властью прочно установленных законов, которые защищают собственность слабого от покушений на нее сильного, были для бедняжки Элспет книгой за семью печатями и родником, под землею сокрытым. Ее приучили смотреть на тех, кого в горах называют саксами, как на вражеское племя, с которым гэлы испокон веков непрестанно воюют, и она была убеждена, что любое их селение, для горцев находящееся в пределах досягаемости, вполне дозволено сделать предметом вторжения и грабежа. Упрочению таких взглядов способствовало не только ее желание отомстить за смерть мужа, но и всеобщее негодование, не без причин возникшее в Горной Шотландия из-за варварски жестоких действий победителей после сражения при Каллодене. Но и в некоторых кланах горцев она, памятуя вековые обиды и смертельные распри, видела врагов, чьим достоянием при случае отнюдь не грех поживиться.
Благоразумие могло бы заставить ее понять, сколь ничтожны при новом порядке вещей возможности противостоять крутым мерам объединенного правительства, которое прежде, когда его власть была не столь сильна и сосредоточенна, не могло справиться с такими лихими разбойниками, как Мак-Тевиш Мхор. Но благоразумие было чуждо этой одинокой женщине, жившей представлениями времен своей молодости. Она воображала, что ее сыну достаточно будет объявить себя преемником своего отца по части удали и предприимчивости — и толпы людей, столь же храбрых, как те, что выступали под знаменем его отца, тотчас стекутся под это самое знамя, как только оно будет развернуто снова. Для нее Хэмиш был орлом, которому надлежало лишь воспарить и занять место, природой ему определенное в поднебесье; она не способна была постичь, как много враждебных глаз будет следить за его полетом, как много пуль выпустят, целясь ему в грудь. Словом, Элспет принадлежала к числу тех, кто смотрит на общество настоящего времени с теми же чувствами, какие оно внушало им в прошлом. С тех пор как ее муж утратил свое могущество и его перестали бояться, она жила в бедности, угнетаемая и презираемая, и ей казалось, что, как только сын решится взять на себя ту роль, которая принадлежала отцу, она вновь обретет былое свое влияние. Когда она позволяла своему взору проницать более отдаленное будущее, ей неизменно представлялось, что она много лет уже будет лежать в могиле, что давно отзвучат погребальные песни, над ней пропетые ее кланом, прежде чем Хэмиш Светловолосый испустит дух, сжимая эфес своего окровавленного палаша. Ведь отец его успел поседеть, прежде чем, множество раз преодолев грозившие ему опасности, он пал с оружием в руках. То, что ей пришлось быть очевидицей его гибели и остаться после этого в живых, было в те времена в порядке вещей. И лучше было, — так она с гордостью думала, — что муж ее умер у нее на глазах такой смертью, чем если бы ей довелось видеть, как он угасает в дымной хижине, на одре из полусгнившей соломы, словно изнуренный пес или пораженный тяжкой хворью вол. Но ее отважному юному Хэмишу до смерти еще далеко. Он должен преуспеть, должен побеждать, как его отец. А когда он наконец падет в бою — бескровной смерти Элспет для него не чаяла, — она давным-давно уже будет покоиться в земле и ей не придется ни видеть его предсмертные страдания, ни причитать на его могильном холме.
