Милорад Драгович - Олеко Дундич
— Что это значит, Галина? — строго спросил её отец.
Девушка смутилась, раненый открыл глаза, а санитар вскочил как ошпаренный и стал рассказывать о состоянии больного. Врач добродушно улыбнулся и сказал Гале:
— Я думаю, ты не откажешься сопровождать раненых до Варшавы и остаться там. Все эти кочёвки по фронту во время наступления не для тебя. Во время окопной войны было гораздо легче.
— Хорошо, папа, раз тебе так хочется, — послушно согласилась девушка.
Врач обратился к Алексе по-французски:
— Как поживаете, друг мой?
— Спасибо, так себе, — ответил Алекса тоже по-французски.
Полковник Березовский расспросил его, кто он, откуда и, узнав, что Алекса серб, сказал:
— Ваши братья из Сербии вместе с нами геройски сражаются против немцев, а вы бились против нас. Поистине чёрт те что происходит в этом мире!
— Я преданный гражданин своего государства и поклялся верно ему служить. К сожалению, ваше внезапное наступление не дало мне возможности участвовать в настоящем бою.
Затем полковник обратился к Гале:
— Иди собирайся! Может случиться, что вы долго будете ехать, хотя вам следовало бы уже вечером быть в Варшаве.
Взглянув на Алексу, Галя ушла собирать свои вещи.
В Варшаве раненые были сразу же доставлены в военный госпиталь, который находился вблизи известного варшавского парка Лазенки. Алексу поместили в палату для военнопленных на последнем этаже госпиталя, откуда был виден весь парк с развесистыми старыми деревьями, искусственными озёрами и дворцом польского короля Станислава Августа.
Алекса был прикован к кровати три месяца. Всякое небольшое усилие вызывало температуру. Девушка регулярно приносила ему французские и немецкие книги, которые брала в ближайшей библиотеке на улице Багатела. Однажды вечером она принесла ему растрёпанную книгу без обложки, сказав, что это “История сербов”.
Целыми днями Алекса бесчисленное множество раз перечитывал эту книгу и всё больше убеждался, что те народные сказания, которые он слышал в детстве от слепого гусляра, ничто в сравнении с кладом, открывшимся ему в этой книге. Алекса попросил Галину чаще приносить ему сербские книги.
Когда наступила золотая осень, Алекса смог встать с кровати. Сначала он ходил по комнате, а затем стал спускаться во двор. В конце сентября Галя предложила ему пойти прогуляться в Лазенки. Он удивлённо посмотрел на неё и сказал:
— Может быть, вы забыли, что я простой военнопленный?!
— Нет, если вы наденете сапоги, а поверх белья накинете больничный халат, никто не будет возражать против того, чтобы мы с вами вышли в парк.
С тех пор каждый день по два часа они проводили, бродя по дорожкам парка. Всегда спокойный и хладнокровный Алекса теперь волновался всякий раз, когда Галя опаздывала и приходила даже на пять минут позже назначенного времени. Какое-то до сих пор неведомое ему, необъяснимое чувство переполняло его каждый раз, когда он думал о Гале. Мысль о том, что это любовь, он отбрасывал, понимая своё положение. И только когда в один прекрасный день Галю до дверей его палаты проводил красивый, темноволосый, высокий русский офицер, он понял, что Галя стала частью его самого, душой его души, что она завладела всеми его чувствами. На самом деле между девушкой и офицером произошёл довольно неприятный разговор.
— Галина Игоревна, — сказал ей молодой офицер, — все говорят, что вы чересчур заботитесь об этом молодом пленном австрийце. Я лично не вижу в этом никакого греха. Он серб, православная душа… Но я считаю своим долгом, как друг семьи, обратить ваше внимание на эти разговоры. Вот видите, либеральность вашего отца проявляется и в вас.
— К чему вы мне всё это говорите, Александр Николаевич? — усмехнулась девушка. — Меня, простую студентку-медичку, никто здесь почти не знает. Все меня знают как сестру милосердия Галю. Вообще кому какое дело до моей особы! Олеко, — она впервые так назвала Алексу, — прекрасный товарищ, он интересный и образованный человек. Пленные говорили мне, что во всей австрийской армии нет ему равных в фехтовании и стрельбе. Думаю, что этого довольно, чтобы его общество было для меня интересным, — насмешливо закончила девушка.
— Он невежа. Сын торговца свиньями, — мучимый ревностью, проговорил граф Александр Николаевич и тут же пожалел о сказанном.
— Среди дворян тоже есть невежи, — ответила Галя и пошла по коридору в комнату Алексы.
Сидя с Галей на скамейке в парке, Алекса выглядел более грустным, чем обычно. Разговор не клеился. Оба молчали. Вдруг Алекса как бы про себя спросил по-сербски:
— Кто бы мог быть тот офицер, который провожал вас сегодня?
Галя поняла вопрос, который мучил Алексу, и, взяв его руку, смущённо ответила по-русски:
— Для меня — никто, мой Олеко, никто, клянусь тебе!
Они молча вернулись в госпиталь. Там их подстерегала неожиданность. Перед дверью палаты Алексы их встретил солдат, которому было приказано доставить раненого австрийского унтер-офицера в лагерь для военнопленных. Смертельная бледность покрыла лицо Галины. Алекса почувствовал, как его грудь сдавила доселе незнакомая боль. Девушка протянула руку и прошептала:
— До свиданья, Олеко!
— До свиданья, Галя!
Она повернулась и твёрдой походкой пошла по коридору. В конце коридора появился граф Александр Николаевич. Галина окинула его презрительным взглядом и прошла к себе. Через полчаса немного бледная, но абсолютно спокойная она вернулась к больным.
Тем временем Алекса, получив чью-то довольно изношенную форму, оделся и вместе со своим конвоиром двинулся к главному варшавскому вокзалу. Через полчаса он уже был в вагоне, переполненном военнопленными из всех краёв Австро-Венгерской монархии и вильгельмовской Германии.
Лагерь располагался в брошенном кирпичном заводе, находившемся неподалёку от небольшого городка. Большое помещение было пусто. Совершенно усталый, Алекса бросился на первый попавшийся ворох соломы и сразу уснул.
Целую неделю Алекса отсыпался, так как никто не интересовался им. Ел чёрную кашу, пил чай без сахара и валялся на солнце. Затем во дворе лагеря появился опрятный старичок и стал разглядывать пленных. Увидев Алексу, он, не говоря ни слова, взял его за руку и поволок к выходу. Алекса ничего не понимал. Часовой у калитки засмеялся и протянул старику руку. Тот сунул ему в ладонь несколько смятых бумажек. В канцелярии, которая помещалась недалеко от лагеря в деревянной, крытой соломой хате, заспанный фельдфебель достал дело Алексы. Старик получил бумажку, за которую заплатил десять рублей. Когда он, наконец, захотел вместе с Алексой уйти, фельдфебель остановил его:
