Александр Дюма - Сальтеадор
Сейчас мы расскажем о том, что им мешало.
Христофор Колумб заранее добивался высокого вознаграждения, достойного его службы, а именно — чина адмирала испанского флота, титула вице-короля всех тех земель, которые он намеревался открыть, десятую часть тех доходов, которые принесет экспедиция, и сохранения за своими потомками по мужской линии всех титулов и почетных званий, которые ему будут пожалованы.
Требования эти казались непомерными, тем более что Христофор Колумб, хотя и уверял, что является потомком одного из самых знатных родов Пьяченцы, хотя и писал королеве Изабелле о том, что, если она назначит его адмиралом, он будет не первым адмиралом в своем роду, но предъявить доказательства, подтверждающие его благородное происхождение, он не мог, и при дворе толковали, будто он просто-напросто сын бедного ткача не то из Когорно, не то из Нерви.
В конце концов требования Колумба повергли в негодование гранадского архиепископа Фердинанда де Талавера, кому их католические величества поручили изучить проект «генуэзского лоцмана» (так обычно называли при дворе Христофора Колумба).
Особенно же возмутили архиепископа требования десятой части всех доходов, что в точности совпадало с налогом, изымаемым церковью и называемым «dixieme»[11], и уязвляло религиозную щепетильность дона Фердинанда де Талавера.
Итак, бедняге Колумбу не повезло, ибо остальные три его требования — и о получении высокого чина адмирала, и о получении титула вице-короля, и, наконец, о получении права наследования этого титула, как это принято в королевском или княжеском роде, оскорбили гордость Фердинанда и Изабеллы, ибо самодержцы тех времен еще не привыкли относиться к людям незначительным как к себе подобным, а Колумб, человек неимущий и безродный, говорил с ними с такой самоуверенностью, будто голову его уже украшал двойной золотой венец Гуаканахари и Монтесумы.
Вот почему после ожесточенного спора в совете, где у Христофора Колумба было только два сторонника — дон Луис де Сантанхель, сборщик церковных доходов Арагона, и дон Алонсо де Кинтанилья, управляющий финансами Кастилии, — предложение было окончательно отвергнуто, к немалому удовольствию короля Фердинанда, человека во всем сомневающегося и живущего материальными интересами, и немалому огорчению королевы Изабеллы, натуры поэтичной и религиозной.
Ну а недруги Колумба — при дворе их было великое множество — считали, что решение принято бесповоротно, и воображали, будто навсегда отделались от забавного чудака, пытавшегося убедить всех, что по сравнению с услугами, которые он обещал оказать, все уже оказанные услуги ничтожны.
Но они упустили из вида дона Иньиго Веласко, графа де Гаро, и его тетку Беатрису, маркизу де Мойя.
И в самом деле, на следующий день после того как архиепископ дон Фердинанд де Талавера сообщил Колумбу о том, что их католические величества отказали ему (дон Луис де Сантанхель и дон Алонсо де Кинтанилья пытались смягчить это решение, но никаких надежд у несчастного мореплавателя больше не оставалось), донья Беатриса вошла в молельню к королеве и с явным волнением попросила Изабеллу соблаговолить принять ее племянника.
Изабелла, удивленная печальным видом своей любимицы, взглянула на нее и, чуть помедлив, произнесла тем ласковым тоном, каким обычно говорила с людьми из своего окружения:
— Что ты сказала, дочь моя?
Королева Кастилии имела обыкновение нарекать в знак дружбы «дочерьми» своих самых близких подруг, впрочем, оказывала она эту милость нечасто.
— Я сказала, ваше высочество, что племянник мой, дон Иньиго Веласко, имеет честь просить вас о прощальной аудиенции.
— Дон Иньиго Веласко? — повторила Изабелла, как видно стараясь припомнить, знаком ли он ей. — Да не тот ли это молодой воин, который так отличился во время нашей последней войны при взятии Илосы и Моклина, при осаде Велеса, взятии Хибральфаро и в других ратных делах?
— Да, это он! — воскликнула донья Беатриса, вне себя от радости и гордости от того, что имя ее племянника всколыхнуло воспоминания в душе королевы. — Да, да, ваше высочество, это он и есть.
— Так ты говоришь, он уезжает? — спросила Изабелла.
— Да, ваше высочество.
— В дальние края?
— Боюсь, что да.
— Что ж, он покидает Испанию?
— Очевидно.
— Вот как!
— В свое оправдание он говорит, что теперь уже не может быть полезным вашему высочеству.
— Куда же он отправляется?
— Я надеюсь, — ответила донья Беатриса, — что с соизволения королевы он сам ответит на этот вопрос.
— Хорошо, дочь моя, скажи ему, что он может войти.
И пока маркиза де Мойя, почитая своим долгом лично ввести племянника, шла к дверям, королева Изабелла села и, скорее для видимости, нежели из желания заняться рукоделием, принялась вышивать хоругвь в честь Богоматери, полагая, что благодаря ее заступничеству так удачно сложились обстоятельства: Гранада сдалась, и, как известно, без кровопролития.
Мгновение спустя дверь отворилась и появился молодой человек в сопровождении доньи Беатрисы; он остановился в нескольких шагах от Изабеллы, почтительно держа в руках шляпу.
IV
ИЗАБЕЛЛА И ФЕРДИНАНД
Дон Иньиго Веласко — мы только что показали его читателю красивым стариком лет шестидесяти — шестидесяти пяти — в пору взятия Гранады был молодым человеком лет тридцати-тридцати двух, прекрасной наружности, с большими глазами и длинными черными волосами; на его бледном лице лежала печать затаенной грусти, что говорит о несчастной любви и, следовательно, всегда вызывает благосклонность женщины, будь она даже самой королевой.
Красноватая полоса, след едва зажившей раны (рубец от нее позже слился с первыми старческими морщинами), в те дни пересекала его чело и говорила о том, что он атаковывал мавров с близкого расстояния, грудью шел на них, и кривая сабля врага оставила кровавую отметину на его лбу.
Королеве нередко доводилось слышать о нем — и как об очаровательном кавалере в галантных делах, и как о прекрасном боевом командире, — но увидела она дона Иньиго впервые и посмотрела на него с особенным участием: во-первых, это был племянник ее любимой подруги, а во-вторых, это был воин, еще недавно доблестно сражавшийся за дело своего Бога и своих королей.
— Итак, вы дон Иньиго Веласко? — спросила Изабелла, внимательно глядя на него; глубокая тишина царила в молельне, хотя там находилась целая дюжина придворных дам — одни сидели, другие стояли, в зависимости от того, какой близости к королеве они были удостоены или каким саном обладали.
